«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

– Милые люди, я не собираюсь защищать капитализм, речь идет всего-навсего о защите Юрика, а он так же далек от капитализма, как вы, извиняюсь, от гениальности…

Они снова не понимают меня и смотрят на меня вопросительно-весело… Они ужасно любят шутов, им нравится, когда их развлекают… А то ведь жизнь – вещь скучная… работа в бухгалтерии… жена, дети… сливочное масло… зевота… А тут – есть над чем посмеяться, блеснуть былой образованностью…

– Вы, молодой человек, никогда не интересовались, как я вижу, постановлением Московского Совета…

– Совершенно верно, я не интересуюсь ни постановлениями Московского Совета, ни женскими календарями, ни…

– Вот тогда бы вы поняли, наверно, что ваша философия совсем здесь не у места. Савостьянов, одевайтесь и собирайте свои вещи…

– Юрик, лежи спокойно…

Вспоминается Абрамов…Сейфутдинов наклоняется к ногам его и подбирает свои рукавицы… на лице его – жалкая улыбочка, словно бы ему и улыбаться стыдно… Абрамов пододвигает ему рукавицы ногой… Ему очень хорошо… Он испытывает физическое наслаждение, близкое к половому… еще бы только ударить ножкой по сейфутдиновской физиономии…

Юрик встает, силится сдержать слезы… Он совершенно неграмотный… он улыбается…

– Ну-с, господа, теперь я уверен, что вот этот графин «встанет на защиту человеческой гуманности».

– Как вы сказали?..

– Я ничего не сказал, у меня просто есть желание наглядно, так сказать, продемонстрировать достижения нашей стекольной промышленности.

В дверях негодует толпа… Старушки вздыхают: «Куда ж он пойдет…», «Больной же, тупая молодежь смотрит на меня весело… они, как и конторские служащие, любят разнообразие… А то ведь, опять же, – скучно…

– Вам вредно пить, молодой человек, и рассуждать вам рано еще… а то ведь мы с вами и без милиции справимся…

– Даже?

– Представьте себе. Вы думаете, что если мы работники умственного труда, так у нас нет и кулаков…

– Да, но ведь кулаки есть не только у работников, с позволения сказать, умственного труда…

– Значит, вы хотите с нами драться… так, что ли…

– Не знаю… мне почему-то кажется, что хочет драться тот, кто первый напоминает о существовании своих кулаков…

Теперь они хорошо меня понимают… И даже тугая на соображение толпа мне симпатизирует… Это хорошо…

– А вы остроумный… – вам бы только в армию идти на перевоспитание… У меня в полку и не такие хулиганы были, а выходили шелковые…

– Да… но тем не менее Юрик останется здесь…

– Юрик, может быть, здесь и останется на ночь, а мы с вами пройдемся…

– Ах, господа, если бы вы знали, как мне надоели уже эти субъекты в мундирах цвета грозового неба…

– Вам, может, и советская власть надоела? Пройдемте, пройдемте… Времени у меня оччень много…

– A y меня ровно столько же – терпения. Всегда пожалуйста.

6 августа

«Я взглянул окрест себя…»

«…и, потирая руки, засмеялся, довольный».

7 августа

〈В дневнике несколько пустых страниц〉

9 августа

Лексические эксперименты Мартыновой заслуживают самого пристального внимания. Тем более что от способа выражения нежных чувств зависело разрешение актуальнейшего вопроса: «кому из трех быть фаворитом?»

Приводим «образцы» всех трех.

1. «Здравствуй, милая Сашенька! Я пишу Вам письмо с большого расстояния, и оно еще раз вам напомнит мои слова о том, что любовь убивает не-разделенность, а не расстояние. Вы, наверное, понимаете, Сашенька, что я имею в своем виду.

Теперь, когда Вы так „далеко от Москвы“, я еще больше, поверьте мне, думаю о вас, как вы были на моих именинах в своем цветном платке, и косы были у вас тогда, как у девушки, и тогда снова бьется мое сердце и обливается кровью за Вас.

Ведь без вас я как будто без сердца и без души. Я еще не стар, милая Сашенька, и моя любовь, которую, быть может, вы отвергнете, ждет вашего ласкового слова. Вашего чувства ко мне я не могу предугадывать, а вам мое, без сомнения, хорошо понятно. И когда я в тяжкой разлуке, не слышу вашего милого голоса, я тревожусь за судьбу своей любви, быть может последней. По всей вероятности, и вы тоже тревожитесь за нее, но предугадывать я не могу, и в заключение шлю вам прощальный привет в надежде получить от вас желанный ответ. До свидания. Твой раб Александр Коростин».

2. «Любимая Саша! Итак, прощай, все кончено меж нами, любить тебя я больше не могу, любовь свою я заглушу слезами, за счастье прошлое страданьем отомщу. Я быть твоей игрушкой не желаю, прошу тебя, ты слышишь, только тебя об этом как друга умоляю, не вспоминай меня ни насмешкой, ни добром. Я ведь не заслужил твоих насмешек, не знаю, чем я мог тебя я огорчить, я признаюсь, что раньше я любил Вас, ну а теперь приходится забыть. Итак, прости, нам нужно расстаться, причины не ищи, так, видно, нам судьба, но время прошлого останется друзьями, мы расстались, но это не беда. Быть может, я страдать и плакать буду, я, может быть, ошибся глубоко, пройдут года, и я тебя забуду, забудь и ты меня и лучше не пиши. Итак, прощай. Предмет твоих насмешек, а может быть, любви – Коля С.».

3. «Уважаемая А. М.! Спешу принести вам тысячу поздравлений в связи с тем, что в последнем вашем письме кол-во грамматических ошибок уменьшилось втрое.

Осмелюсь далее заявить, что мое пламенное послание займет не больше как страницу, ибо соревноваться с вами в объеме (я имею в виду объем письма) признаю себя бессильным. Позволю себе попутно сообщить, что ваш отъезд вверг всю мужскую половину 4-го Лесного переулка в состояние нежной меланхолии, меланхолического томления, томительной нежности, томительной меланхолии, меланхолической нежности etc., etc. Остроумный ваш супруг наедине со мной не раз вариировал эту тему в таких красках, что даже вы, А. М., внимая „им“, покраснели бы (опять же – имеется в виду ваша всегдашняя бледность). И вообще, смею вас заверить, супруг ваш гораздо более достоин той груды ласкательных эпитетов, которыми вы в последнем своем письме совершенно некстати меня наградили.

В довершение позволю себе наглость пасть перед вами ниц и пр. и пр.

Имею честь пребыть: Венед. Ер.».

22 августа

Лежа в постели, выкурить 2 папиросы и поразмыслить одновременно, достойна ли протекшая ночь занесения в отроческие мои «Записки». Если все-таки достойна – выкурить третью папиросу.

Затем подняться с постели и послать заходящему солнцу воздушный поцелуй; дождаться ответного выражения чувств и, если такового не последует, выкурить четвертую папиросу.

С наступлением сумерек позволить себе легкий завтрак: 500 г жигулевского пива, 250 г черного хлеба и 2 папиросы (по пятницам: 250 г водки, литр пива и, добавочно к хлебу, рыбный деликатес). В продолжение завтрака следить за потемнением неба, размышлять о формах правления, дышать равномерно.

Последующие три часа затратить на усвоение иностранного языка, в перерывах – стричь ногти, по одному ногтю в каждый перерыв.

По окончании занятий повернуться лицом к северо-западу и несколько раз улыбнуться. Выпить 500 г пива, лечь в постель; лежать полчаса с закрытыми глазами (по пятницам один глаз дозволяется приоткрыть). Думать при этом о судьбах какой-нибудь нации, например испанской, и находить в современной жизни ее – симптомы упадка.

Встав с постели – пройтись по засыпающей столице; каждой встречной блондинке говорить «спасибо» и стараться при этом удержать слезы; на поворотах икать и думать о ничтожном: о запахе рыбных консервов, о тщеславии Карла IX, о вирусном гриппе, о невмешательстве и т. д. Одним словом, казаться на людях человеком корректным и при грудных младенцах не сморкаться.

Придя домой, позволить себе до полуночи умственный отдых и скромный обед: 500 г пива и 450 г жареных макарон (по пятницам – 150 г водки, 500 г пива и, добавочно к макаронам, рыбный деликатес). Закончив обед, пожалеть кого-нибудь и внимательно на что-нибудь посмотреть.

Четыре послеобеденных часа заполнить литературным творчеством и систематизированием человеческих знаний. По возможности воздерживаться от собственных мнений, которые мешают нормальному протеканию пищеварительного процесса.

Ночные занятия сопровождать умыванием и закончить элегическим возгласом, вроде: «Какие вы все голубенькие!» или просто: «Маминька!»

Наступление рассвета встречать обязательно разутым, чисто вымытым и лежащим на полу. Так, чтобы первые утренние лучи падали под углом 45 градусов к плоскости моего затылка. Поднявшись затем, отряхнуться и послать восходящему солнцу