Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

разгорится во всей Европе. И здесь для большевистской России уготована более значительная участь, нежели роль примера или искры. «Не подлежит ни малейшему сомнению, что в скором будущем классовая солидарность буржуазных правительств может взять верх над всеми распрями, что теперь первый раз в истории этой войны приближается момент, где Вильсоновский союз народов может осуществиться, как союз против народа… Вы помните, как в октябре прошлого года Троцкий считал это во всяком случае невозможным. Я же — нереальным.

Теперь эта возможность налицо, ибо, во-первых, Германия не представляет для них уже опасности, а во-вторых, германская революция, которая идет, представляет для них всех самую главную опасность. Будем теперь играть партию в мировом масштабе. То, чем мы были для России, надо расширить и, убежден, что не минует и полгода, как наши люди будут во главе движения во всех столицах Европы. Пока европейское движение не будет иметь собственного опыта, мы ему дадим офицеров. Вы не имеете понятия, какое настроение здесь в народных массах. Масса чувствует своим инстинктом революцию, как коршун падаль»[269].

«Масса чувствует своим инстинктом революцию, как коршун падаль»

Письмо К. Радека английскому журналисту А. Рэнсому

Октябрь 1918

[РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 157. Д. 3. Л. 3–5]

Подобная эйфория соответствовала общему настрою лидеров большевистской партии. Они не скрывали своих надежд на то, что первая годовщина их прихода к власти обернется началом всемирной революции пролетариата. Германия с ее образцовым империализмом и мощным рабочим движением считалась ее главным полигоном. Интерес к событиям в этой стране подпитывали и геополитические соображения. Окончание Первой мировой войны открывало для новой России возможность не только возвращения к имперским границам, но и выхода из внешнеполитической изоляции. Брестский мир, который в общественном мнении выглядел национальным позором, в новых условиях можно было представить незначительным эпизодом, временным отступлением для подготовки решающего штурма. Так будет позже подаваться партийной пропагандой и переход РКП(б) от политики «военного коммунизма» к нэпу.

Именно в таком ключе была выдержана статья Радека, появившаяся 1 октября 1918 года в газете «Известия». Озаглавленная «Тень России», она подразумевала, что российская революция накрыла своей тенью Германскую империю и Гогенцоллернам вскоре придется повторить судьбу династии Романовых. Автор запустил пробный шар, обращенный к Германии, предложив ей сделать «умный шаг» и облегчить положение России, чтобы та оказалась в состоянии «парализовать усилия англо-французского капитала создать восточный фронт против Германии»[270]. Перевод этой неуклюжей формулировки на обычный язык означал, что в обмен на пересмотр Брестского мира Россия могла бы взять на себя обязательство не допускать высадки войск Антанты на Украине и в Прибалтике.

Первый день октября стал звездным часом в судьбе нашего героя. В этот день Радек сообщил полпреду Иоффе по Юзу (т. е. фактически открытым текстом, запись переговоров сохранилась в архиве германского МИД[271]) о выстраивании новой внешнеполитической линии (Радек добавил, что она уже получила одобрение в комиссариате Троцкого). Собеседники согласились с тем, что время радикальных требований к немцам еще не пришло, очевидно, подразумевая под этим разрыв Брестского мира. Однако дни империи сочтены, а значит, для Советской России закончилась эпоха мирной передышки.

Если к власти в Германии придет СДПГ, признал Радек, для большевиков настанут тяжелые времена: «Шейдемановцы попытаются взять антирусский курс. Соглашение с союзниками за счет России представляется этим остолопам единственно возможным отступлением, несмотря на всю его абсурдность»[272]. В случае же противостояния в ходе революции умеренных социал-демократов и кайзеровского генералитета никакого повторения российской керенщины не будет, ибо «Людендорф в два счета выкинет Шейдемана».

Однако главным сюжетом, волновавшим собеседников, была судьба Советской России. В новой исторической обстановке страна могла выстоять во враждебном окружении только в том случае, если не будет допускать авантюр по типу брестской, к которым призывали неназванные Радеком «люди, потерявшие голову». Несмотря на всю скупость и неразборчивость телеграфной ленты, усугубленную плохим знанием русского языка нашим героем, она передавала типичный для него стиль выражения своих мыслей: «Мы поведем спокойную линию, не выдвигая общих вопросов. По моему мнению, если дядя помрет [т. е. Германия потерпит поражение. — А. В.], то оставит наследство, если же курилка будет жив, смешно от него требовать, чтобы он платил долги. Именно теперь надо иметь терпение, внешний радикализм требований был бы признаком неверия в постоянство развития в желаемом направлении»[273].

В ходе переговоров Иоффе не покидал привычную для себя колею исторического пессимизма: «Следует иметь в виду, что в наилучшем случае здесь Февраль, а не Октябрь, нужно помнить, что геноссен [товарищи, т. е. лидеры СДПГ. — А. В.] еще все подгадят»[274]. Собеседники сошлись в том, что нарком Чичерин не является оптимальной фигурой при реализации нового внешнеполитического курса, который отныне подразумевал не лавирование между двумя воюющими коалициями, а равноудаленность от победителей и побежденных.

Не подозревая о складывающемся против него альянсе, той же ночью Чичерин просил Иоффе обратить внимание на статью «Тень России», которая «буквально воспроизводит наши взгляды в настоящий момент». Даже помня о том, с какой жестокостью русскому народу был навязан Брестский мир, Россия в новой исторической обстановке не пойдет на союз с англо-американскими противниками немцев, чтобы в последний момент присоединиться к победителям и «воссоздать Восточный фронт против Германии». Очевидно, нарком иностранных дел отдавал себе отчет в том, что вопрос уже предрешен, причем на самой вершине большевистского Олимпа. Буквально в момент передачи телеграммы Чичерина Радек обещал полпреду, что на следующий день (переговоры по Юзу шли в ночь на 2 октября) после обеда он встретится с Лениным и постарается заручиться его поддержкой.

Ключевой фигурой в многовекторном столкновении политических интересов и личных амбиций, пришедшемся на первый октябрьский день, оставался лидер Советской России. С достаточным основанием можно предположить, что именно статья «Тень России» подтолкнула Ленина, находившегося на лечении и отдыхе в Горках, к переходу от размышлений к практическим действиям. То, что его соратникам виделось тактическим поворотом, лидер РКП(б) определил как новую стратегическую линию. Закончилось время маневров и отступлений, пришло время громких слов и решительных действий.

Телефонный разговор, во время которого были согласованы детали новой внешнеполитической линии, состоялся в тот же день, 1 октября[275]. Ленину не составило большого труда переубедить своего собеседника, что час пробил и кокетничать с немцами больше не надо. Сыграв на самолюбии Радека, он сделал его не только своим союзником, но и пропагандистским рупором. Стремительное возвышение полезного соратника вопреки всем канонам партийной иерархии характеризовало ленинский стиль