Философские основы зарубежных направлений в языкознании - Владимир Зиновьевич Панфилов

теории представлены уже двумя крупными работами Ельмслева доглоссематического периода. Это – «Принципы общей грамматики» и «Категория падежей»[364]. Обе эти работы были выполнены с учетом различных семантических (в частности грамматических) категорий, наблюдаемых в отдельных языках. По-видимому, серьезные трудности, с которыми пришлось иметь дело при выполнении этих работ, привели Ельмслева к мысли об отказе от учета содержательной стороны языковых категорий и об ограничении лингвистической теории соссюрианско-неопозитивистским требованием учета одних только чистых отношений в структуре языка. Но и этого оказалось недостаточно для обеспечения той стройности и стабильности, которые Ельмслев и Ульдалль считали необходимыми свойствами разрабатываемой ими теории. Никакая всеобщая теория языка, претендующая на предсказание «любого возможного текста на любом языке», не может быть гарантирована от того, что в каком-нибудь языке обнаружатся структурные особенности, не предусмотренные ею или же противоречащие ей. В этих условиях Ельмслев и Ульдалль с целью сохранения желаемой целостности и устойчивости своей теории сочли наиболее удобным объявить ее независимой от конкретных данных языкового опыта.

«В упрощенной, преднамеренно наивной форме, – пишет Л. Ельмслев, – проблема может быть сформулирована следующим образом: объект ли определяет теорию и воздействует на нее или же теория определяет свой объект и воздействует на него?»

И далее, указав на возможность различного понимания слова теория, Ельмслев продолжает:

«1. Теория в нашем смысле сама по себе независима от опыта. Сама по себе она ничего не говорит ни о возможности ее применения, ни об отношении к опытным данным. Она не включает постулата о существовании. Она представляет собой то, что было названо чисто дедуктивной системой, в том смысле, что она одна может быть использована для исчисления возможностей, вытекающих из ее предпосылок.

2. С другой стороны, теория включает ряд предпосылок, о которых из предшествующего опыта известно, что они удовлетворяют условиям применения к некоторым опытным данным. Эти предпосылки наиболее общи и могут поэтому удовлетворять условиям применения к большому числу экспериментальных данных.

Первый из этих факторов мы назовем произвольностью теории, второй – пригодностью теории. При создании теории необходимо считаться с обоими факторами, но из сказанного следует, что экспериментальные данные никогда не могут усилить или ослабить теорию, они могут усилить или ослабить только ее пригодность»[365].

Легко заметить, что даваемая Ельмслевом характеристика справедлива лишь по отношению к чисто формальным, строго дедуктивным теориям типа математических или логических. Теории такого характера не имеют отличного от себя конкретного объекта в виде определенной качественно однородной сферы действительности или определенного класса однородных по своей природе предметов. Их объектами являются их собственные структуры, представляющие собой модели абстрагированных от действительности количественных, логических и т.п. отношений, применимые для выявления и изучения соответствующих отношений в различных сферах. Что же касается теорий предметно-содержательных, специально направленных на освещение определенных конкретных сфер действительности, то их прямая зависимость от освещаемых ими опытных данных не подлежит никакому сомнению. Поэтому постулируемая Ельмслевом свобода его теории по отношению к конкретным данным языка возможна лишь в том случае, если эта теория представляет собой формальное исчисление наиболее общих типов отношений в структуре языка, своеобразную алгебру языковой структуры. Рассматриваемая в таком плане, глоссематическая теория Ельмслева обнаруживает двойственный, не вполне определенный характер. С одной стороны, главной целью и непосредственным содержанием глоссематики является именно разработка исчисления внутриязыковых отношений.

«Можно сказать, – писал Л. Ельмслев, – что теория в нашем смысле слова направлена на создание процедуры, посредством которой объекты определенной природы могут быть описаны непротиворечиво и исчерпывающе… Цель лингвистической теории – создать процедурный метод, с помощью которого можно понять данный текст, применяя непротиворечивое и исчерпывающее описание… В силу своей пригодности работа над лингвистической теорией всегда эмпирична; в силу своей произвольности она связана с исчислением. Исходя из ряда опытных данных, которые по необходимости являются ограниченными.., лингвист-теоретик строит исчисление всех мыслимых возможностей в определенных рамках. Эти рамки он конструирует произвольно: он открывает некоторые свойства, существующие во всех тех объектах, которые люди соглашаются называть языками, чтобы затем обобщить эти свойства и фиксировать их посредством определения. С этого момента лингвист-теоретик сам предписывает.., к каким объектам его теория может применяться, а к каким нет. Затем он строит для всех объектов, природа которых удовлетворяет определению, общее исчисление, учитывающее все мыслимые случаи. Исчисление, дедуцируемое из установленного определения независимо от какого-либо опыта, создает инструмент для описания и понимания данного текста и языка, на основе которого этот текст построен»[366].

Характеристика специальных понятий и процедур, из которых строится разрабатываемое Л. Ельмслевом исчисление, составляет центральную часть его главной работы о глоссематике.

Попытку разработки глоссематической алгебры языка, задуманной и как более общий метод изучения других общественных явлений, представляет собой работа X. Ульдалля «Основы глоссематики».

«Мы отмечали, – говорится в этой работе, – что прототипом высказываний в физике является утверждение „a больше чем b“; соответствующую роль в глоссематике играет утверждение „a предполагает b“, которое сходным образом служит для установления упорядоченной зависимости, имеющей весьма общий характер. Это упорядоченная зависимость встречается в глоссематике так же, как и в физике, в ряде форм, и глоссематическая теория функций является исчислением видов упорядоченной зависимости, при котором первоначальная простая идея развита в целую алгебру. Эта алгебра была задумана как способ описания (гуманитарного) материала в виде целостной структуры, состоящей из неколичественных функций, структуры, законченной и не нуждающейся в привнесении определений, заимствованных из других наук»[367].

Ульдалль признает известную зависимость своей глоссематической алгебры от символической логики, указывая и на некоторые формальные различия между ними[368].

Но различие между глоссематической алгеброй и символической логикой имеет значительно более глубокий характер, чем это представлено у Ульдалля. Имеется больше оснований говорить о наличии принципиального сходства в формальном построении обеих систем, но вместе с тем о существенном различии в их содержании: символическая логика строит свои высказывания как всеобщие формы мысли, приложимые к любому конкретному содержанию соответствующей структуры, независимо от его природы, между тем как глоссематическая алгебра представляет собой систему высказываний с определенным конкретным содержанием, касающимся только структуры языка и приравниваемых к нему явлений как объекта изучения. Именно это обстоятельство лишает каких-либо оснований провозглашение лингвистической теории, хотя бы даже изложенной в форме исчисления, независимой от опытных данных языка. Однако глоссематическая теория не сводится однозначно к предлагаемым Ельмслевом и Ульдаллем системам исчисления. В литературе уже отмечалось, что представители глоссематической теории нередко рассматривают ее «как единственно научную лингвистическую теорию» и что в таком случае формальные принципы