Древняя Спарта и ее герои - Лариса Гаврииловна Печатнова

72). В Спарте Леотихида привлекли к суду и приговорили к смертной казни, но он успел бежать в Тегею, где скрывался на священном участке храма Афины-Алеи (Paus. III, 7, 9). Леотихиду в отличие от Павсания дали возможность бежать и в дальнейшем никак не преследовали. К коррупционерам относились намного лояльнее, чем к подстрекателям илотов.

Несмотря на ясное свидетельство Геродота, некоторые ученые полагают, что дело о коррупции было сфабриковано, а истинной причиной суда над Леотихидом был его внешнеполитический курс, направленный на установление спартанской гегемонии в материковой Греции. По мнению Дж. Джорджини, это направление не нашло поддержки у спартанских властей, и «его политические враги преуспели в своих обвинениях, которые царь не сумел развеять»[228]. Но, как нам кажется, нет никакой нужды отвергать сообщение Геродота о взятке, полученной Леотихидом. Это, очевидно, была плата Алевадов за переход от военной стадии отношений со Спартой к дипломатической. Царь, похоже, не столько собирался воевать с Алевадами, сколько сотрудничать с ними, а через них и с персидской стороной. Леотихид, как и Павсаний, скорее всего был сторонником активной внешней политики. Он желал укрепить позиции Спарты на севере Греции и искал наиболее приемлемый как для Спарты, так и для себя лично вариант. Но его внешнеполитическим инициативам был положен конец.

Эти две близкие по времени скандальные истории с судами и расправами над персонами царского происхождения вряд ли являются простым совпадением. Герусия совместно с эфорами нашла нужным избавиться почти одновременно от двух самых сильных на тот момент представителей царских династий в Спарте, победителей в крупнейших сражениях Грекоперсидских войн, при Платеях и при Микале. Это была демонстрация силы эфоров при полной их поддержке герусией.

Таким образом, на рубеже 70–60 гг. V в. происходит значительное усиление эфората, и остаток этого столетия пройдет при безусловном доминировании эфората над царской властью. Вместе с гибелью Павсания и бегством Леотихида закончилась царская «вольница».

Но на этом не закончилась история Павсания. Дельфы не оставили без внимания насильственную смерть члена царской семьи и к тому же законного регента (в момент своей гибели Павсаний, вероятно, все еще оставался опекуном Плистарха). Как известно, Дельфы традиционно были источником духовного руководства для Спарты. Властям пришлось учесть мнение самого влиятельного в Элладе оракула, сильнейшим образом влияющего на настроения всех без исключения спартанцев. Видимо, учитывая возможную реакцию собственных граждан и опасаясь санкций Дельф, эфоры отказались от первоначального намерения сбросить тело Павсания в Кеадскую пропасть, как поступали с телами преступников, и приказали «зарыть его где-то поблизости» (Thuc. I, 134, 4) или, по другой версии, отдать его тело родственникам (Diod. XI, 45, 7). В Дельфах восприняли как величайшее святотатство внесудебную расправу над Павсанием и нарушение права убежища. В результате, как рассказывает Фукидид, когда спартанцы в очередной раз прибыли в Дельфы за советом, то «дельфийский бог изрек лакедемонянам повеление перенести погребение на место смерти… а во искупление святотатства посвятить Афине Меднодомной два тела взамен одного. Впоследствии лакедемоняне велели изваять и принести в дар богине две медные статуи за Павсания» (I, 134, 4). Диодор дает более краткий вариант того же самого пророчества (XI, 45, 8–9). Спартанцы прислушались к рекомендации Дельф и воздвигли Павсанию два памятника. Автор «Описания Эллады» Павсаний еще видел эти статуи вблизи алтаря Афины Меднодомной (III, 17,7).

Вмешательство Дельф следует рассматривать как еще одно свидетельство существования особых отношений между Дельфийским оракулом и царскими домами Спарты[229]. Как не раз было уже отмечено, в противостоянии эфоров и царей Дельфы всегда выступали на стороне последних[230].

Судя по беспрекословному подчинению приказам эфоров, Павсаний до последнего момента оставался истинным спартанцем, более всего ценившим свое место внутри спартанского гражданства. Вряд ли в полной мере прав Г. Берве, полагающий, что «Павсаний в своем высокомерии представлял тип властной, тиранической личности, который абсолютно не был способен подчинить себя государственному порядку…»[231]. Он, скорее, демонстрировал обратное — готовность сотрудничать с властями и выполнять любые, даже весьма сомнительные, их дипломатические поручения. Если правдива информация об его обращении к илотам, то Павсаний решился на этот шаг только тогда, когда дошел до последней черты, потеряв надежду на конструктивный диалог с геруси-ей и эфорами.

Павсаний первым из греков сделал ставку на союз с Персией, поискам которого он посвятил последние годы своей жизни. Интересы его собственной карьеры, интересы той группировки, которая стояла за ним, были непосредственно связаны с созданием спартано-персидской коалиции. Желание подтолкнуть Спарту в сторону Персии разделяла с Павсанием и часть спартанской молодежи (Diod. XI, 50). Спартанские граждане, особенно воевавшие за границей вместе с Павсанием, были охвачены страстью к личному обогащению. Так что именно страхом спартанских властей перед разлагающим влиянием Востока объясняется свертывание всех внешнеполитических инициатив Павсания. Спарта времен Павсания еще не была готова оплачивать финансовую помощь Персии фактическим признанием полувассальной от нее зависимости. Правящая корпорация не желала также наблюдать за тем, как длительное пребывание за границей портит нравы рядовых спартиатов и внушает честолюбивые мысли военным руководителям.

Мы полагаем, что Фукидид взял за основу своего экскурса о Павсании версию, которая рождена была в Спарте и стала ко времени Фукидида канонической. Спартанские власти, устранив Павсания «явочным порядком», без законного судебного разбирательства, были очень заинтересованы в том, чтобы скрыть от внешнего мира детали этой «нехорошей» истории. Видимо, Фукидид, а вслед за ним и остальные древние авторы имели в своем распоряжении сильно искаженный вариант истории Павсания. Эфоры внесли туда необходимые коррективы, объявив Павсания посмертно государственным преступником. С этой фальсифицированной версией как единственно достоверной и имели дело древние авторы. Так, Аристотель приписывал Павсанию даже намерение уничтожить эфорат (Pol. V, 1, 5, 1301b 20) и стать единоличным правителем (V, 6, 2, 1307а 2; VII, 13, 13, 1333b 35). О столь радикальных планах Павсания можно, конечно, рассуждать, но доказать их наличие невозможно. Все это, как замечает Дж. Лейзенби, «выглядит как своего рода преувеличенная клевета, которая, вероятно, сложилась о Павсании после его смерти»[232].

Фигура Павсания по-своему трагична. Его репутация была принесена в жертву так называемым государственным интересам. Мы согласны с мнением тех ученых, которые полагают, что после его позорной гибели власти были крайне заинтересованы опорочить Павсания. В интересах спартанского правительства было изобразить Павсания в самых черных красках. По словам Дж. Лейзенби, «Спарта была вынуждена пожертвовать Павсанием как “козлом отпущения”, притворяясь, что он действовал совсем один»[233]. В результате самого Павсания объявили предателем, а контакты с персами представили как исключительно его личную инициативу.

Ему припомнили прежние «грехи», на которые раньше власти смотрели