Непокоренная Березина - Александр Иванович Одинцов

вышли к железной дороге!» Но и оттуда чесанули фашистские автоматы. Ездовой-партизан из отряда Свистунова и проводник Березка были убиты. Лошадь тоже. Увидев на повозке тол, немцы поняли, с кем имеют дело, и осатанело нажали с тыла.

Спрогис всю глубину опасности понял не сразу. Собственно, уже тогда, когда немцы приближались к торфоразработкам, не боясь, во весь рост, с криками:

— Русь капут! Партизанен, сдавался! Капут!

Сердце Спрогиса дрогнуло. В голове его мелькнула мысль: «конец!» Но слабость продолжалась какую-то долю минуты. Мобилизовав волю, он приказал организовать круговую оборону, надеясь продержаться с полчаса, пока стемнеет, а затем под покровом мглы выйти из ловушки. Завязалась яростная перестрелка. Немцы несколько раз переходили в атаку, но пулеметы старшего сержанта Завьялова, старшины Винограда, огонь автоматов рядовых Дмитриева, Буташина, Нины Шинкаренко, сержанта Маковца, старших сержантов Сандыбаева и Базирова, старшины Докшина и других бойцов каждый раз прижимали их к земле. В этом бою особенно отличился старший сержант Завьялов. Получив ранение в ногу, он продолжал отбивать атаки противника. Огонь его пулемета нещадно косил фашистов, пытавшихся подойти вплотную к торфоразработкам.

Медленно текли минуты, почему-то не торопилась сгущаться темнота…

— Товарищ подполковник, — прибежал к Спрогису старший лейтенант Михайлов. — Патроны на исходе. Какие будут указания?

— Патроны расходовать экономно. Вести прицельный огонь одиночными выстрелами. Подготовить ручные гранаты. Еще продержаться 8—10 минут, а затем отойти к торфоразработкам, замаскироваться в них в готовности, если придется, вступить в рукопашную с фашистами.

— Есть! — отчеканил Михайлов и побежал к десантникам передать приказ командира.

Наконец мглистые сумерки размыли очертания предметов. Бойцы, отстреливаясь, начали отходить к торфяному полю. Согнувшиеся их фигуры таяли в густых сумерках. На болоте их укрыла спасительная темнота.

Переводчик Дмитрий Юферев не спешил, однако, отходить. Он искусно замаскировался в штабелях свежего торфа и изготовил к стрельбе пистолет. Ему, переводчику, сейчас важно было послушать, о чем станут немцы говорить в сложившейся обстановке, выведать их замысел. Он изредка поднимал голову, вглядывался в сторону леса, вслушивался в наступившую тишину.

Ждать пришлось порядочно. Как оказалось позже, в темноте врагов задержали трясины, которых они боялись пуще самого дьявола. Тропинок они не знали и долго блуждали меж канав и мочажин. Но вот подошли двое. Постреляли. Из одного автомата, из другого. Покричали: «Русь капут! Сдавался!» Заговорили:

— Никого… Видать, убежали, — сказал один.

— Куда их леший понес в этом аду? — отозвался другой.

— Он, леший, и знает… Как сквозь землю провалились. Поискать бы?..

— Поищи пулю в лоб… С меня хватит. Видал, сколько наших в вагонах полегло? Тишина. Наверное, мы их всех положили. Пошли. Остальные, если и уцелели, сами сдохнут. Я промок до нитки. Продрог… Еще пневмонию схватишь. Идем!

— Подожди. Дай еще попугаю. Вдруг какой да и выскочит с поднятыми руками.

— Железный крест хочешь заработать?

— Хочу! И что?

— Ничего. Оставайся. Получишь. Деревянный. С каской…

Искатель крестов оказался настырным, остался один. Постреляв из автомата, он направился вдоль штабеля, у которого лежал Юферев. Все ближе и ближе его шаги…

«Вот гад, — подумал Юферев. — Чего доброго, наткнется на меня. Выдам всю группу стрельбой. Налетят сюда, как шакалы».

Опять очередь — тр-р-р, срывающийся на фальцет крик:

— Русь капут! Хенде хох!!

«А пулю в брюхо не хотел? — подумал Юферев, сжимая в руке пистолет. — Иди, иди ближе, чтоб наверняка, не промахнуться. Ну, чего ж стоишь? А-а… Испугался!..»

Немец стоял в шести шагах. Юфереву показалось, что он слышит даже его вздохи и чувствует, как от страха у него дрожат колени. Верно, так оно и было. Сгустившаяся тьма дикого болота дохнула на фашиста адом, и он в смертельном ужасе завопил: «Ганс, Ганс! Подожди!» — и кинулся бежать к лесу.

С наступлением темноты немцы прекратили преследование, но в покое торфяное болото не оставили. Они подтянули к нему несколько пулеметов и подвергли сильному перекрестному огню с близкого расстояния каждую кочку. Били целых полтора часа без роздыха.

Десантники выходили из болота ночью под командованием старшего лейтенанта Михайлова в сложных условиях. Наконец уцелевшие собрались в ранее установленном месте — на опушке леса, в километре северо-восточнее деревни Негновичи. Не вернулись двое…

Оказались ранеными еще два десантника, в том числе и старший сержант Завьялов. Подполковника Спрогиса принесли на плащ-палатке. Пуля угодила ему в живот. Артур Карлович изредка стонал, просил побыстрее доставить его в основной лагерь, ближе к поляне, где можно было посадить самолет.

Кто-то сбегал в Приямино, нашел там и подогнал подводу. Командира и Завьялова положили на телегу и тронулись в путь. Все спешили до рассвета перейти реку Нача у деревни Заполье, чтобы затемно углубиться в леса юго-западнее Крупки. Сандыбаев горько вздохнул:

— Я же говорил! Накаркал паршивый ворон беду. Не поверили. А Сандыбай всегда прав. Он народную мудрость знает…

— Отстань ты со своими воронами, мудрец народный, — отмахнулся от него Жуков.

Его поддержал Дмитриев:

— Не нам они накликали беду, а тем, кто в вагонах ехал. Понял? Их там не один десяток лежит. Да кто? Офицеры вермахта!

Сандыбаев умолк. Молчали и его друзья. Скорбно шли они за телегой. Жалко было своих боевых друзей. И тех, которые погибли, и тех, что сейчас на пороге смерти. Утешало лишь одно: люди честно выполнили свой долг перед Родиной, перед народом.

О ранении Спрогиса комиссар Огнивцев немедленно доложил Центру. Через день, в ночь на 7 октября, на лесной поляне, западнее деревни Дмитровичи, приземлился знакомый партизанский спаситель Ли-2. Без опозданий, как и было сказано в телеграмме Центра. С его прибытием оборвались и тяжкие думы комиссара о растаявших запасах медикаментов, продовольствия, боеприпасов. Из самолета при блеклом свете луны быстро выгрузили ящики с патронами, гранатами, толом, магнитными минами, тюки с консервами, медикаментами, мешки с сухарями, сахар и соль. Медики поднесли к трапу носилки с командиром. Комиссар обнял его:

— Ну, ни пуха, ни пера, дорогой друг Артур! Счастливого полета и быстрейшего возвращения. Мне будет горько без тебя, родной мой побратим.

Вместе со Спрогисом отправили остальных раненых десантников и партизан.

Летчики заняли свои места, инструктор-парашютист, помахав прощально рукой остающимся, захлопнул дверь. Взревели моторы, но в ту же минуту дверь распахнулась, и из нее просунулась рука пилота с пакетом:

— Извините, чуть не забыл… Лично вам, товарищ комиссар, из Центра пакет.

Самолет, слегка подпрыгивая на бугорках, сделал небольшой пробег и плавно поднялся над сонным тихим лесом. Только на линии взлета на какую-то минуту очнулись березки, прощально помахали своими золотыми кудряшками и снова погрузились в дремоту.

При тусклом свете угасающего костра комиссар вскрыл пакет и прочел:

«Благодарим за первые удары по