Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2019 - Коллектив авторов

достаточно сложно устроенные, выросшие в профессиональной среде тексты до рядового читателя. Осуществляется это с помощью игровой подачи материала, перфомансов, активного общения с аудиторией, синтеза жанров и видов искусств, проведения разного рода чтений с участием десятков современных авторов. Поэты выступают с многочисленными сольными концертами как в Москве на знаковых площадках (ЦДЛ, Булгаковский Дом, музей Пушкина, «БиблиоГлобус» и др.), так и в других городах: Брюсселе, Риге, Петербурге, Липецке, Ростове-на-Дону и т. д. Подборки #белкивкедах напечатаны в «Дружбе Народов», «Южном Сиянии», «Независимой Газете», альманахе «Среда». Критические статьи об арт-группе вышли в «Homolegens», «Литературной России», «Независимой Газете», «Лиterraтуре» и пр. О том, насколько велика текстуальная общность Анны Маркиной, Евгении Барановой и Олега Бабинова, и об особенностях их поэтик можно прочитать мнения в критических обзорах.

Евгения Джен Баранова

Стихотворения

Родилась в 1987 г. в Херсоне (Украина). Окончила Севастопольский национальный технический университет. Публиковалась в журналах «Плавучий мост», «Дружба народов», «Prosodia», «Крещатик», «Homo Legens», «Юность», «Кольцо А», «Плавучий мост», «Зинзивер», «Москва», «Футурум АРТ», «Дальний Восток», «Дети Ра», «Южное сияние» и других. Лауреат нескольких литературных конкурсов, премии им. В. П. Астафьева (2018). Автор трех поэтических сборников, в том числе книги стихов «Рыбное место» (СПб., Алетейя, 2017). Участник арт-группы #белкавкедах. Живет в Москве.

Дом на набережной

Время уходит.

Время.

Время всегда уходит.

Девочками на пляже

просит не провожать.

Путается в тельняшке тканевый пароходик.

Падает на лужайку чистый чужой пиджак.

Дети кремлёвских спален слушают пианино.

Радионяня Сталин ловит остывший дым.

Время летит над всеми набережной недлинной.

Время летит над нами Чкаловым молодым.

Фабрика-комсомолка не выключает примус.

Главная рыба рыщет, маленькая клюёт.

Скоро шальную шею у головы отнимут.

Синий платочек треплет радуга-самолёт.

«Не для счёта, не для денег…»

Не для счёта, не для денег

в луковице дня

жил какой-то неврастеник,

не было меня.

Собирал ошмётки звуков,

с мразью выпивал.

Он бубнил, шипел, мяукал —

никому не лгал.

Трехколёсен, многоушен,

шестипал, умён,

был он ровен, был он душен,

я совсем не он.

Он бы рифму с ходу выпек,

продал большинству.

Ну а я купаюсь в гриппе.

Начерно живу.

«Когда пощады нет…»

Когда пощады нет,

но нет и чистой боли,

когда спешишь в ощип,

прозрачен и пернат,

то харкает гортань смолою алкоголя,

то гукает земля над жабрами солдат.

Когда идёшь к тому,

кто был тебе не нужен

ещё вчера, ан нет:

«Всё кончено, малыш», —

внутри тебя шумит и звякает снаружи,

и бабушка зовёт, и дядя, и Черныш.

Когда-куда-зачем,

не всё ли… оборванцу,

не всё ли… воробью, чей коготок увяз.

Приходится смирять.

Приходится смиряться.

Приходится молчать.

И плакать через час.

«– Что за холмик на картоне…»

– Что за холмик на картоне?

нарисован как?

– Это леший пни хоронит

в юбках сосняка.

Как схоронит, на поляну

вынырнут свои —

дятлы, иволги, жуланы,

сойки, соловьи.

Как запляшут для потехи,

как возьмут в полёт…

Плащ полуденницы ветхий

огоньком мелькнёт.

Выйдет в косах, выйдет в белых,

поцелует в лоб.

И останется от тела

кожаный сугроб.

«Придёшь домой, ненастный, хмурый…»

Придёшь домой, ненастный, хмурый,

и ну под лампочкой мерцать.

Скрипят земные арматуры,

дрожат тарелок озерца.

А ты стоишь – забытый, трезвый,

не подчинённый никому.

Глядишь, как зеркало надтреснуть

успело за зиму, лишь муть

в нем отражается. Твой голос

засох, как выпечка, застыл.

Здесь шерсть на свитере кололась,

кряхтел под ковриком настил.

Здесь близко всё – и, близоруко

не различив прошедший год,

ты обнимаешь сверху внука

и проступаешь сквозь него.

Колобок

Унеси меня, лиса.

Ты не видишь, что ли,

замыкает полюса

от ресничной соли.

Заблудился, занемог

маменькин разведчик.

Преврати меня в замок

на воротах речи.

Где приставок тополя,

где глаголов корень,

где купается земля

в громе колоколен,

всякий светел, всяк спасён,

всякий безупречен.

Унеси меня, лисён.

Мне спасаться нечем.

«Заливал певцу штабному…»

Заливал певцу штабному

беглый инвалид:

«Человек один другому

не принадлежит».

В этой музычке кондовой

средство от потерь.

Человек подобен совам.

Заполярный зверь.

Только крылья промелькнули,

только вымок взгляд…

Но совсем не верить, Юля,

иногда so hard.

Так ли больно? по-другому?

больно – вообще?

Человек – труба без дома.

Ящик без вещей.

«Что будет, если я тебе скажу…»

Что будет, если я тебе скажу,

мол, катится сентябрь по этажу,

в капрон скрывая ласточки лодыжек?

Тепло уходит, мало ли нам бед,

зато приходит маленький сосед,

раскутывает маленькие лыжи.

Консьержка заменяет сухостой

на астры, в их строении простом

присутствует желание пробиться.

А я, скорее, бархатец. В дожди

я погибаю с легкостью в груди,

подобно миллионам чернобривцев.

Отставить меланхолию зовут

день города, день выборов, салют.

Оставим их для грусти разрешённой.

Что будет, если я тебе солгу,

мол, солнце не останется в долгу

и вытеплит ложбинку для влюблённых?

«Поезд дальше не поедет…»

Поезд дальше не поедет.

Просьба выйти из вагона.

Чай, не маленькая. Чаю!

с медом, с мятой, с молоком.

Черепна моя коробка.

Тяжела моя попона.

Кто там щёлкает