Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина

Та ночь — все что у меня есть.

Та ночь — все, чего у меня никогда не было.

Сладкая иллюзия и худший кошмар.

Когда охватившая каждую клетку моего тела боль постепенно угасает и способность к движению возвращаются, я убираю костюм назад. Ничего не могу с собой поделать.

Руки сами тянутся к красному платью по соседству. Оно — фрагмент из прошлой жизни, не ставшей явью.

Я покупала его перед самым выпускным, представляя, как мы с Марком отправимся в первый в жизни совместный отпуск — свадебное путешествие: он и я, теплое синее море, золотистый песок, красивый итальянский город — яркий и цветастый, как с подарочной открытки, — и номер для новобрачных в каком-нибудь уединенном отеле.

Жаркая погода, открытые, ладно сидящие по фигуре платья, откровенные купальники и золотистый загар должны были сделать меня другой: раскрепощенной и беззаботной. Я собиралась расслабиться, забыть о всех своих комплексах и соблазнить собственного мужа.

Я думала, лето окажется поворотной точкой в наших стремительно начавшихся и после странно застывших отношениях. И даже была отчасти права: лето и правда стало для нас — меня — точкой невозврата.

Вздохнув, я набираюсь решимости и переодеваюсь в новый наряд. Красная ткань платья удивительно мне к лицу: девушка-консультант в бутике бренда, вещи которого я вряд ли когда-нибудь в будущем смогу себе позволить, была права: правильный оттенок красного подойдет любой. Кожа, едва встречавшаяся этим летом с солнцем, светится, глаза ярко сияют, отчего трудно заметить залегшие под ними тени, и вид у меня почти идеальный, если смотреть со стороны.

Увы, я вижу в зеркале свои разбившиеся мечты и надежды. Ни номера отеля за спиной, ни теплого загара на коже. Ни Марка, чьи руки уже должны были обнимать меня, пока их обладатель скользил бы по контуру платья восторженным взглядом.

В уголках глаз собираются злые слезы, и я яростно трясу головой. А затем быстро стаскиваю с себя платье через голову, ничуть не заботясь о старательно собранном полчаса назад якобы небрежном пучке.

Дура.

Господи, ну какая дура…

В дверь звонят, когда я стою посреди гостиной в одном белье и растерянности. Раз, два… До тех пор, пока до меня не снисходит понимание, что звонят и правда в мою квартиру.

Переполошившись, я отбрасываю платье в сторону и подхватываю с дивана изрядно помятую футболку для сна. Не самый приличный наряд, но искать другую одежду времени нет. К тому же я догадываюсь, кто приехал.

Предоставленный дверным глазком обзор подтверждает мое предположение. На лестничной площадке мается Марк.

— Я же сказала, что доберусь сама, — говорю я вместо приветствия.

Мне неловко и тяжело, и совсем не хочется начинать нашу последнюю встречу с грубости, но слова вырываются раньше, чем мозг успевает придумать что-нибудь более удачное.

Может, и к лучшему. Любая иллюзия нормальности в общении с Марком вызывает у меня потребность разрыдаться.

— Нам ведь по пути, — отвечает он, переступая порог.

Я вяло усмехаюсь.

— Пытаешься так заглушить чувство вины?

Марк вздрагивает. Уголки его губ ползут вниз, взгляд, только что заинтересованно шарящий по моим голым ногам, снова кажется потухшим.

Я молча качаю головой и, развернувшись, иду обратно в гостиную. Что-то внутри меня прямо сейчас идет трещинами и, рассыпавшись, мелкой острой крошкой врезается в плоть.

— Аля… — За моей спиной раздаются быстрые шаги, и спустя секунду на плечи опускаются горячие ладони.

Я вздрагиваю и невольно останавливаюсь. Мурашки — предвестницы озноба — разбегаются по телу роем, пульс, и прежде бешеный, становится еще быстрее. Дыхание перехватывает.

— Не надо… — Горло забивает ком слов, произнести которые я не в силах.

…Звать меня Алей.

Трогать с осторожной нежностью, будто я не из плоти и крови или даже хрусталя, а из чего-то совсем уж эфемерного.

Предпринимать попытки что-либо между нами изменить.

Ничего из перечисленного — пусть и исключительно в мыслях — мне не нужно.

В действительности я лишь подавлено и молчаливо качаю головой, возлагая на догадливость Марка надежды. Мне все еще важно провести этот день без ссор и проститься с достоинством.

Его ладони съезжают с плеч к предплечьям, но прежде чем я успеваю вздохнуть с облегчением и, высвободившись, ступить вперед, резко замирают. Шероховатые подушечки пальцев, встрепенувшись после недолгой паузы, проезжают по коже. Снова и снова.

На мгновение я забываю, как дышать. Опомнившись, пытаюсь выдернуть руки, но Марк не дает.

Опаляющее макушку дыхание становится чаще и тяжелее, и я не понимаю тому причины. Марк усиливает захват и разворачивает меня к себе лицом.

— Это… что? — спрашивает он резко и, убрав ладонь с моего левого предплечья, быстро вздергивает доходящий до локтя рукав на правой выше. Обнажая и разоблачая.

Я холодею и спешно открываю глаза.

Прищурившись, Марк въедливо всматривается в кожу моих предплечий и раз за разом проводит по длинным красно-багряным полосам пальцами, оторопело пытаясь определить их природу. Или, скорее, отказываясь верить напрашивающимся из его наблюдений выводам.

— М-м, так, ничего, расчесала. — Я снова пытаюсь завести руку за спину, но Марк оказывается быстрее.

Длинные мужские пальцы смыкаются в удерживающий браслет на моем запястье. Едва покрывшиеся корочками микроранки опаляет зудящей болью.

Я морщусь, и удерживающие мою руку пальцы ослабляют хватку. Однако без намерения отпустить.

— Ты… — Марк нервно дергает головой, — это ногтями? Или опять скажешь, что аллергия?

Я открываю рот с намерением огласить столь удобно придуманное самим же Марком в прошлый раз оправдание и сегодня, но осекаюсь, наткнувшись на ясный синий взгляд. Он не поверит. Не в этот раз.

Я опускаю голову.

— Это нервное, не стоит внимания.

Хватка на моем предплечье на миг превращается из крепкой в причиняющую боль, однако тут же слабеет и съезжает ниже. Словно гипнотизируя, Марк медленно и ритмично гладит кожу на моем запястье подушечкой большого пальца.

Неожиданно, но его прикосновение успокаивает. Я чувствую, как тяжесть в груди теряет вес и прерывистые, слишком частые вдохи замедляются, щеки перестают гореть огнем, а скачущие в голове перепуганным табуном мысли упорядочиваются. Даже неумолимое время переходит с бега на умеренный шаг, и я будто заземляюсь.

Может быть, так чувствуют себя люди, получившие укол с транквилизатором? Не знаю.

— Из-за меня? — спрашивает Марк шепотом.

Иллюзия тихой гавани рассыпается. Я дергаюсь, и Марк наконец меня отпускает.

— Это не имеет значения. Можешь просто отметить себе, что я еще и психованная истеричка.

— Аля…

— Не зови меня