Нас не укротили - П. Карев

то ни стало, при первой же возможности. Мы строили всевозможные планы побега и в конце концов решили, что бежать надо во время пути, не доезжая до лагеря Курно. Поэтому, как только сели в вагон и поезд тронулся, мы надели на себя чистое белье, сменили брюки и гимнастерки, надели те, которые берегли для поездки в Россию. Сапоги и шинели у нас были хорошие, мало, поношенные.

Во время стоянки поезда в Марселе, после сытного ужина, в вагонах раздался всеобщий храп. Пользуясь этим, мы стали потихоньку, без шума одеваться. Вышли никем не замеченные. Вагоны стояли в тупике, в плохо освещенном месте. Мы пролезли под стоявшими товарными вагонами в несколько рядов и пошли в противоположную сторону от громадного и яркого Марсельского вокзала. Переходя пути и подлезая под стоящие вагоны, мы дошли в конце концов до последнего железнодорожного пути и, перебравшись через каменную стенку, которая отделяла станцию от города, очутились в темной и узкой улице.

Ночь была темна я и очень холодная, несмотря на январь. Проходя по улице, мы часто встречали французов. В эти времена почти во всех городах Франции можно было встретить русских солдат, так как после ля‑куртинского расстрела очень много русских было оставлено внутри Франции на разных работах. Ля‑куртинцы работали всюду — и в городах и в селах, — поэтому встретить русских в Марселе не было ничего удивительного, и встречающиеся нам французы не обращали на нас никакого внимания.

Не прошли мы и двух кварталов, свернули в другую улицу, как у одного уличного фонаря идущий навстречу нам человек по-русски спросил:

— Вы — русские?

Мы от неожиданного вопроса опешили и остановились, не зная — отвечать или молчать. Незнакомец повторил свой вопрос.

Мы ответили:

— Да, русские...

— Ну, здравствуйте, здравствуйте, земляки — неожиданно весело проговорил незнакомец.

— Я тоже из России, поляк Войцеховский, но живу здесь, в Марселе, более двадцати лет. Пойдемте ко мне в гости!..

Мы не заставили себя долго упрашивать и пошли обратно за ним.

Войдя в свою квартиру, которая состояла из двух небольших комнат и кухни, Войцеховский познакомил нас, четверых, со своей женой, тоже полькой, и дочкой с мужем — французом. Жена Войцеховского говорила по-русски неплохо, дочка немного понимала, а зять ни одного слова не знал. Зятю было на вид лет тридцать; он был очень бледен и худ, как и все болеющие туберкулезом.

Хозяин предложил нам раздеться и сейчас же усадил всех за стол. Время было часов двенадцать ночи. Хозяйка подала, ужин, и все сели кушать.

— Я работаю на литейном заводе слесарем, — рассказывал Войцеховский, — дочь работает на швейной фабрике, зять — чертежником на нашем заводе, а старуха дома хозяйничает... И все-таки мы еле-еле тянем. До войны было хорошо жить, мы себе ни в чем не отказывали, всегда были сыты, но теперь стало очень плохо. Если эта проклятая война протянется еще год, то... — Войцеховский не договорил, махнув рукой. — А теперь, дорогие гости, расскажите, как вы попали в Марсель, по какому делу и надолго ли?

Мы переглянулись друг с другом, как бы спрашивая, что надо отвечать. Хозяин заметил наше смущение...

— Да вы не стесняйтесь, здесь люди свои.

— Мы из ля-Куртина, — оказал Станкевич.

— По какому же делу прибыли сюда? — спросил снова хозяин.

Мы молчали.

— Да что вы, друзья мои, русский язык забыли во Франции? Или вы, может быть, думаете, что в жандармское управление попали? Нет, нет...

Войцеховский был так добродушен, что ему нельзя было что-то солгать. Ему так и хотелось рассказать всю правду. Но мы все еще не решались быть откровенными. После всего пережитого каждый из нас стал до того осторожным, что всякое слово говорил, хорошо обдумавши.

— У меня вы будьте как дома, — сказал хозяин. — А если надо в чем помочь, к вашим услугам. Что могу, все сделаю.

Станкевич в кратких словах объяснил все Войцеховскому, сказав, что теперь мы стремимся попасть в Испанию, а оттуда в Россию.

Выслушав рассказ Станкевича с большим вниманием, Войцеховский заметил:

— Да, ваш путь не легок... Но впереди еще тяжелее.

Помолчав минуты две, хозяин спросил:

— Деньги у вас есть?

— Нет ни гроша, — за всех откровенно ответил Станкевич.

— Это осложняет положение...

Ужин закончился и дочь с мужем ушли спать в другую комнату. Когда вслед за дочерью ушла и жена, Войцеховский сказал:

— Мой совет — в Испанию вам бежать не следует. Вас могут вернуть во Францию. Пробирайтесь лучше в Швейцарию. Согласно существующим в Швейцарии законам оттуда не выдают никого из перешедших границу. А в отношении расстояния — в Швейцарию, пожалуй, будет ближе, чем в Испанию. Да и границу здесь лучше перейти. Альпийские горы густо покрыты летом, в нем легче скрыться от пограничной охраны. Кроме того, из Швейцарии вам ближе до России...

Разговор наш закончился далеко за полночь. Мы совместно выработали план побега из Франции, и часа в три утра легли спать. Рано утром Войцеховский вышел из квартиры с большим узлом. В нем было четыре русских шинели, гимнастерки и четверо военных брюк. Ноша была нелегкая, но Войцеховский, несмотря на свои пятьдесят пять лет, не чувствовал тяжести.

Возвратившись домой, хозяин перетряс весь свой гардероб, а также гардероб зятя и кое-как сумел одеть нас, чтобы хоть не стыдно было сидеть дома при женщинах.

Выкрасив наше обмундирование в черный цвет, Войцеховский снес его знакомому торговцу старым платьем и выменял на ботинки, рабочие блузы, пальто и кепи. Кроме того, торговец дал ему в придачу семьдесят пять франков.

Утром, одевшись в гражданское платье, плотно позавтракав в последний раз с гостеприимным хозяином и поблагодарив его и хозяйку за радушный приют, мы вышли на улицу.

ВПЕРЕД В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Ярко светит полуденное солнце, далеко раскидывая теплые лучи. Блестят на солнце, протянувшись на тысячи километров, железнодорожные рельсы. Тихо и ясно кругом. Лишь легкий зимний ветерок иногда налетит на высокую железнодорожную насыпь и подымет с нее пыль, да временами промчится товарный или пассажирский поезд в ту или другую сторону, разрезая воздух могучим гудком. И опять воцаряется тишина...

По обеим сторонам железной дороги раскинулись хлебородные поля, но на них не видно ни одного человека. Все, что было засеяно весной, убрано осенью, и поля лежат отдыхая... Несмотря на январь снега нигде нет. В южных частях Франции снега почти никогда не бывает.

Мы идем вдоль железнодорожных рельс. Идем налегке и, сами не замечая