Очень хороший и очень дурной человек, бойкий пером, веселый и страшный... - Константин Сивков

На Мариенвердерском свидании только и делали, что пировали и опоражнивали бутылки венгерского; по крайней мере мне неизвестно, чтобы при этом велись какие-либо переговоры или были заключены какие условия. Правда, заходила речь о проекте союза; но вице-канцлер Шафиров, который должен был о том договориться с графом Вартенбергом, оказался до того притязателен и держал себя так гордо и неприступно, что не было никакой возможности ни до чего договориться, и этот союзный договор заключен лишь спустя несколько лет в Берлине. Но взамен того оба монарха оказывали друг другу всяческие любезности, и едва ли они обменивались шестью словами без сердечных лобызаний. Царь подарил королю свою шпагу, которая на нем была во время Полтавского боя, шпагу ничем не замечательную, разве только тем, что ее имел при себе храбрый государь; к тому же она была до того массивна, что я постоянно боялся за моего доброго короля, как бы он не упал с нею; впрочем, он все время, пока был в Мариенвердере, носил ее, чтобы сделать тем удовольствие своему другу, который ничего не потерял от промена, так как король сделал ему и всему его двору значительные подарки…

Из всех пиров, данных в Мариенвердере, самый великолепный был у князя Меншикова, где жестоко пили и откуда король удалился рано. Что бы там ни говорили, а покойный царь Петр отлично умел сдерживать себя, когда того хотел, и даже когда был разгорячен от питья, и вот тому пример: это случилось именно на этом пиру. Рённе{198}, генерал, состоявший на службе у этого государя и который по приказанию Меншикова принимал всех гостей, в этот день выпил более обыкновенного и вдруг начал жаловаться на свою судьбу и заявлять довольно гласно, что считает себя недостаточно награжденным. Государь, желая разом прекратить эти бесконечные жалобы, потрепав его по плечу, сказал мягким и важным тоном: «Друг мой, Рённе, не знаю имеешь ли ты повод жаловаться, но знаю только то, что не будь ты в моей службе, тебе бы еще далеко было до генеральского чина, которым ты величаешься». Эти слова мне понравились и успокоили меня; ибо, судя по тому, как мне описывали нрав Петра Алексеевича, я ожидал, что этого генерала постигнет что-нибудь ужасное.

Дона X.[93] [Рассказ о Петре Великом]//Русский архив. 1881. Кн. 1. Вып. 1.

* * *

В 1716 году нас посетил в Никиобинге (на острове Фальстере) русский царь Петр Великий. Он в полночь пристал милях в двух от Gjedesbye[94]; с ним были князь Меншиков и несколько других русских вельмож и генералов в двух или трех открытых лодках. Все они сейчас же вскочили на рабочих деревенских лошадей, пасшихся на свободе в полях, и приехали в деревню, где остановились у трактирщика, бывшего также и деревенским судьей. Царь выгнал его с женой из постели и кинулся в нее, еще теплую, сам, в сапогах.

Между тем хозяин должен был пристроить царя сколь возможно лучше остальных гостей; после этого он послал верхового нарочного в Никиобинг для того, чтобы там все было приготовлено к приличной встрече… Городской герольд обошел весь город, приглашая жителей к торжественной встрече царя при въезде его, и все лучшие хозяйки Никиобинга должны были отправиться в замок и готовить ему обед.

Он приехал на следующее утро, в одиннадцать часов, но не в карете, а в чем-то вроде открытых носилок, на паре лошадей. Его провезли в замок, но он рассердился на это, так как располагал пообедать в какой-нибудь гостинице, и, найдя своего повара на крыльце замка, он задал ему здоровую трепку. В конце концов, однако, он согласился остаться там, где был, но настоял на том, чтобы обедать одному, так что датское дворянство должно было удалиться.

Он был похож на сержанта или, скорее, на палача. Он был высокого роста, на нем был грязный синий суконный кафтан с медными пуговицами; на ногах большие сапоги, на голове маленькая бархатная шляпа; усы средней величины; в руках длинная трость; в конце концов, он не казался уж особенно дурным. Он недолго сидел за столом и, пообедав, сейчас же пошел со своею свитою в кузницу, где приказал, чтобы были приготовлены лодки. По дороге из замка два или три горожанина, осмелившиеся подойти к нему слишком близко, попробовали его палки; и так как он не мог пройти в лодку, не замочив ног, то Клаус Вендт должен был перенести его на нее, за что царь дал ему восемь шиллингов (около двух пенсов).

Сев в лодку, царь со свитою отвалил от берега, но когда они подъехали к пристани, то он снова вышел на берег, чтобы осмотреть местность. Потом он поплыл… далее, желая добраться до галер, на которых он прибыл из Мекленбурга. Их было бесчисленное множество, так как на них у царя была армия в 36 тысяч человек. Он вернулся в Никиобинг около 5 или 6 часов пополудни и высадился со свитой на берег. Однако он не захотел ужинать в замке, где все было приготовлено, а отправился в дом почтмейстера Эвера Розенфельдта и здесь приказал подать себе ржаного и пшеничного хлеба, масла, голландского сыра, крепкого эля, водки и вина; при этом ему особенно понравился один ликер из Данцига: перед ним не нужно было ставить иного напитка. Некоторые из горожан, в том числе и я, успели проскользнуть в дом Розенфельдта, чтобы посмотреть, как царь ужинает. Он действительно вел себя при этом с большим изяществом, ибо всякий раз как намазывал себе маслом хлеб, он начисто облизывал нож. В доме моих родителей было несколько человек из его свиты, которых угощали таким же образом.

Когда прибыли галеры, вся команда вышла на берег; все улицы и дома были до того наполнены людьми, что не было возможности двигаться; через несколько часов во всем городе нельзя было достать ни куска хлеба, ни сыра, ни масла, ни яиц, ни пива, ни каких-либо спиртных напитков. К ночи царь со свитою вернулись на галеры; по данному сигналу и все остальные люди возвратились на суда.

Рано утром мы увидели на берегу несколько тысяч походных котелков; под ними был огонь, для которого солдаты воровали все, что могло гореть; затем они собрали всю крапину и болиголов и другую зелень, какую можно было найти, нарубили довольно мелко