Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

Вы не поверите, но общественность о чем-то догадалась. Благо, имена убийц были перечислены в «Замышлении», а «режиссером» покойный прямо назвал Григория Начевича. И хотя очень многие ничуть не жалели, вплоть до рассуждений в духе «так ему и надо», а иные, потерявшие в годы террора близких, даже чокались, однако немало было и голосов, требовавших убийц к ответу, поскольку не стамболовские же времена на дворе, а «оттепель» и в правовом государстве такие вещи терпеть нельзя. Но Дворец молчал.

Естественно, возмущались и обожавшие «болгарского Бисмарка» западные корреспонденты, открыто намекавшие на причастность к преступлению Его Высочества. «Во Дворце утверждают, что никакого отношения к грязному делу не имеют, — писал во «Франкфуртер Цайтунг» Рихард фон Мах. — Почему же в таком случае не были удвоены меры безопасности, чтобы предотвратить убийство, о котором даже воробьи чирикали на городских крышах?!» Но Дворец молчал.

«Тяжкий груз ответственности лежит на тех, кто отказал Стамболову в праве покинуть страну и, удерживая его в Болгарии как заключенного, пренебрег необходимыми мерами, гарантирующими его безопасность», — вторили немецкому коллеге англичанин Джеймс Ваучер, влиятельный репортер «Таймс», и его соавтор Ллойд Флетчер. Но Дворец молчал.

И только когда «Свобода» открыто обвинила князя Фердинанда в «интеллектуальном участии в убийстве как главного инспиратора убийц», Его Высочество, лечившийся на водах, послал премьеру Константину Стоилову телеграмму, изволив заявить: «Прошу сообщить моим подданным, что все слухи, распространяемые врагами трона — клевета, однако я чувствую гордость, узнав, что меня причисляют к виновникам смерти кровожадного тирана».

«ОТТЕПЕЛЬ»

По сути, случилось то, во что никто не верил, кроме разве что мудрого Бисмарка, который еще в 1887-м, узнав о приглашении Фифи в Софию, сказал: «Кобург? Этот — прорвется». И действительно, чужак, мелкий немецкий принц, католик и бисексуал (фактически — мебель) уничтожил человека, державшего всю страну на ниточках, став одним из полюсов силы, набрав популярность и на какое-то время объединив разломанное надвое общество.

Вне его влияния остались разве что «стамболовисты», но от них, потрясенных скоростью падения «титана», серьезной оппозиции — во всяком случае, в первое время — ждать не приходилось. И это «первое время» князь использовал на все сто, прежде всего доверив создание коалиционного «правительства примирения» не кому-то из «русофобов», но и не «русофилу» — ибо забегать вперед было бы неразумно, а Константину Стоилову — политику опытному, умеренному, приятному Вене и притом ничем не скомпрометированному в глазах Петербурга. А главное — очень властному и не умеющему быть просто «первым среди равных».

Уже в начале июня 1894 года (кресло Стамболова еще не остыло) новый премьер начал создавать новую — Народную — партию, которая, по замыслу основателей, должна была объединить все «конструктивные силы». Объединить без всякой демагогии, вполне конкретно: ради «национального единства, недопущения политического террора и содействия укреплению на престоле династии князя Фердинанда».

Такой подход понравился многим. В оргкомитет новой партии, кроме бывших консерваторов — «умеренных русофилов», вошли и представители «русофилов неумеренных» (людей сидевшего в эмиграции Драгана Цанкова), и представители «радикалов» (людей отбывающего срок Петко Каравелова), и даже креатура Васила Радославова, по согласованию с Дворцом объявившего себя «крайне умеренным русофобом». Вне консенсуса остались только «стамболовисты», да еще неуютно оказалось жить Григорию Начевичу — «стойкому русофобу», недолгое время спустя подавшему в отставку, а затем и вовсе покинувшему «обезумевшую от "русофильства" страну».

Безусловно, учитывая специфику новой партии (согласно Уставу, никаких фракций, полное подчинение шефу с пожизненными полномочиями и куцыми, чисто совещательными функциями ЦК), она со временем не могла не войти в клинч с князем, который это прекрасно понимал, но в данный момент такой расклад был для него наилучшим. Считаясь всего лишь «честным арбитром» и напоказ не влезая в политические дрязги, он мог оставаться в стороне, спокойно, не подставляясь под критику, наблюдая, как народники, имевшие счеты со старым режимом, вычищают авгиевы конюшни.

И они вычищали-таки. Из государственного аппарата были изгнаны — с позором, поскольку компромата на всех хватало, — все чиновники, так или иначе связанные с диктатором, а после вполне предсказуемой победы на выборах в Народное собрание нового созыва кабинет сформировал и парламентскую комиссию по расследованию «преступной деятельности периода тирании». Правда, после гибели Стамболова работа комиссии как-то сама собой затихла, а затем ее расформировали, так никого к ответственности и не призвав, зато сразу же была объявлена «всеобщая амнистия» всем, кто был «незаконно репрессирован по политическим мотивам в позорные годы диктатуры».

Вышел на свободу еле живой Петко-воевода, чуть позже был освобожден Каравелов, получили амнистию сотни менее известных активистов, вернулся в страну и был восторженно встречен на вокзале Драган Цанков, — и всё это шло как бы своим чередом, никто ничего по негласному общему уговору не поминал. А лично князь ни в какой степени не лез в пикантный вопрос о перераспределении кресел и кормушек, зато постоянно вел консультации на тему «без России нам, болгарам, никак». На самом деле он имел в виду, конечно, что без России его никто законным не признает, но на фоне всего прочего министры — даже Радославов, который, впрочем, ел из княжьих рук, — не видели причин мешать высокой политике.

ПЕРЕЗАГРУЗКА

В итоге в феврале 1896 года в софийской церкви «Свети Крал», в максимально торжественной обстановке, под восторженные крики тысяч болгар и одобрительные взгляды церковных иерархов, состоялось православное крещение двухлетнего католика Бориса Тырновского — престолонаследника, крестным которого дал согласие стать сам император Николай Александрович, по такому случаю наградивший Фердинанда орденом Святого Владимира I степени. Сам князь в упоминаниях о России перешел на самые возвышенные тона: наиболее сдержанные из его высказываний были посвящены «оживляющим лучам восточной зари в противоположность мертвящему зною западного союза».

Решение о крещении сына в православие далось Фердинанду нелегко. Он был убежденный католик, а уж обожаемая матушка Клементина с супругою и вовсе приняли затею в штыки, на время покинув Болгарию; папа Лев XIII грозил мятежному князю отлучением, а кайзер Франц Иосиф — войной, но бывший «Фифи» умел скользить между капельками. Ни с кем не ругаясь, он просто делал то, что делал, — и через месяц посыльный из Стамбула вручил ему два долгожданных фирмана: признание князем Болгарии и назначение губернатором Восточной Румелии. А вслед за тем, 23 марта (4 апреля), Его Высочество прибыл в Петербург.

Визит был, конечно,