Читай не хочу. Что мешает ребенку полюбить книги - Римма Вадимовна Раппопорт

Ознакомительный фрагментприключенческой литературы, вызвал бурю в комментариях: пропагандировать свободу в вопросах детского чтения сегодня небезопасно.

Мы, взрослые, зачем-то сначала всеми силами создавали и совершенствовали заменители воображения (современная компьютерная игра способна полностью подменить реальность), а теперь удивляемся, что процесс, в котором без воображения делать нечего, ушел на периферию детских интересов. Современного ребенка можно понять и оправдать. Но тогда чем оправдывалась нелюбовь к чтению у детей прошлых поколений? За все мое детство мне встретилось не больше четырех-пяти сверстников, кто по-настоящему интересовался книгой, кто готов был о книгах разговаривать, кто не мыслил ни дня без чтения. И когда сегодня говорят о том, что население нашей страны стало меньше читать, мне все время хочется спросить: меньше по сравнению с каким периодом? Читательская культура, любовь к Слову всегда были уделом меньшинства[6].

Александр Анатольевич Моисеев, Екатеринбург, стаж преподавания 11 лет

Кроме того, говоря о советской начитанности, обычно упускают из виду две вещи: что именно читали школьники (сложно сегодня представить себе родителя, который будет переживать, что ребенок не прочитал достаточно жизнеописаний пионеров-героев) и как они реагировали на то, что некоторые книги были под запретом. Поэт и литературный критик Лев Оборин, говоря о советских читательских практиках, отмечает: «В этих условиях развивалось и подпольное контрдвижение: знание запрещенных, полузапретных, маргинальных по отношению к идеологии авторов становилось чем-то вроде пароля и отзыва. Среди этих авторов бывали и Мандельштам, и Булгаков, и Цветаева, и Платонов, и Набоков, и Бродский – те, кого сегодня мы причисляем к классикам…»[7] То есть книги становились не только досугом, но и билетом в какой-то новый «полузапретный» мир. Литература, которая замещала школьнику в СССР многие радости, сегодня вытесняется не только гаджетами, но и другой литературой, другими авторами, прорвавшимися к широкой российской аудитории на рубеже 1980–1990-х; современный читатель-подросток – по советским меркам диссидент, только он об этом не знает и выбирает книги по совершенно иному принципу.

Воспроизведение читательского опыта полувековой давности как минимум неестественно. И все же миф о самой читающей стране вгрызся в наше сознание накрепко. Теперь мы пытаемся ему соответствовать, хватаемся за, возможно, никогда не существовавшую в действительности скрепу.

Исследователь Михаил Алексеевский в лекции об антропологии чтения в современной России вводит термин «моральные паники». Это устойчивые стереотипы, которые становятся поводом для сильного общественного беспокойства. «Представление о том, что в России все перестали читать и что чтение перестало играть важную роль в жизни людей, – это типичная моральная паника, которая транслировалась и через средства массовой информации, и в речах многих политических деятелей и так далее»[8].

Понятие «моральная паника» довольно точно отражает ту эмоциональную пропасть, в которую летят родители при одной только мысли, что их дети не будут воспринимать чтение как ценность. Так, к слегка устаревшему мифу о «самой читающей стране» добавился новый, уже прочно вошедший в сознание россиян: «Дети и молодежь не читают». Но и это еще не все. Самое страшное, что все абсолютно убеждены, будто чтение идет исключительно из семьи. Упоминает об этом и Алексеевский: «…главный фактор, от которого зависит, есть ли у человека склонность к чтению или нет, – это, конечно, семейные традиции: в тех семьях, где читают родители – много или мало, но в общем и целом такая практика есть, – довольно большая вероятность того, что дети тоже начнут читать и будут делать это с удовольствием. В этом смысле семья, конечно, имеет огромное значение». Отсюда и ощущение личного провала, родительского фиаско у тех, кто читает сам, но не смог передать любовь к чтению детям.

Есть и еще одна особенность нашего восприятия чтения – отношение к книге как к чему-то сакральному. «Чтение в жизни наших сограждан играет очень большую символическую роль. Например, выявилось абсолютно устойчивое представление о том, что книги нельзя выкидывать и уничтожать. Это своего рода сакрализация книг, и любой человек, который нарушает это правило, сразу же если не становится в обществе изгоем, то по крайней мере отношение к нему резко меняется, что провоцирует очень сложную систему избавления от ненужных книг», – считает Алексеевский[9].

Слава богу, появились электронные книги – теперь я могу спокойно выделять нужную мне информацию прямо в тексте. Для опыта вдумчивого чтения делать пометки на полях полезно. Но люди, способные подчеркнуть что-то прямо в книжке, с детства вызывали во мне что-то между презрением, осуждением и завистью. И сейчас, работая в школе, я для удобства покупаю программные произведения в покетбуках и вклеиваю стикеры с комментариями, чтобы не дай бог не осквернить святыню сомнительного типографского качества за 150 рублей. Сколько уважения всегда вызывают бравые истории о том, как соседи вынесли стопку книг в подъезд, а кто-то выбрал из нее что поприличнее и забрал в домашнюю библиотеку. Звучит, как будто спасают не потрепанного «Евгения Онегина», а брошенного бессердечными хозяевами котенка. Но я все равно всякий раз умиляюсь. В нашей стране сложились такие культурные, даже нравственные нормы: не выкидывать книги и хлеб.

Отдельная история с тем, как и что положено читать: должны ли люди получать удовольствие от книги? Оказывается, нет. Важнее всего – культурное обогащение. Книга должна даваться с боем. Алексеевский отмечает, что «чтению для души» обычно противопоставляется чтение классической литературы, которое «воспринимается не как какое-то удовольствие, а как довольно сложный труд». Те же тенденции отмечает исследовательница детского чтения Елена Романичева: «В традициях нашего отечественного образования отвержение гедонистического подхода к литературе, отвержение, ставшее в последних дискуссиях о школьной литературе еще более жестким и последовательным: словосочетание „читательский гедонизм“ в устах особенно яростных приверженцев классического школьного образования стало едва ли не ругательным»[10]. Правда, Алексеевский передает скорее восприятие родителей, а Романичева – учительского сообщества. Но ведь и родители учились в школе со всеми ее облагораживающими установками.

Все сказанное можно свести к нескольким пословицам, ключевым для русской культуры. Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Терпение и труд все перетрут. Сделал дело – гуляй смело. На них накладывается советский лозунг «Если книг читать не будешь, скоро грамоту забудешь» и расхожее утверждение «Все идет из семьи». Раз уж хлеб и книги по степени сакрализации очутились рядом, то книги в некотором роде тоже всему голова. Ну и отживающее: «Книга – лучший подарок». В сумме с устойчивым мифом о самой читающей стране, которую мы в «жуткие» 1990-е потеряли, а с развитием интернета и технологий практически похоронили, и рождается моральная паника, или читательская травма постсоветского родителя.

---

Конец ознакомительного фрагмента Купить полную версию книги

---