Сашка. Мой. Герой - Евгения Владимировна

День города — неплохо скрасил выходные. С улицы до неё долетал шум праздничного города. Он казался издёвкой, но при этом неплохо отвлекал на себя её внимание от одних тех же горьких мыслей.

В ночь с воскресенья на понедельник она снова и снова прокручивала в голове события недельной давности, представляя, что можно было бы изменить. И это превращалось в муку, примерно как у Фриды с её платком. Похоже, теперь в её жизни открыта новая система отсчёта времени — по понедельникам.

И вот сегодняшний понедельник начался со снятия швов. Теперь у неё на память есть и шрам, и проволочка. Красотища!

Странно, она практически по минутам помнила то воскресенье, плавно перетекающее в понедельник, и при этом избегала вспоминать саму операцию. Как будто запрещала себе вспоминать. Хотя она помнила всё. Всё, что чувствовала до. Стыд.

Стыд, что она похожа на истеричную паникёршу, которая чуть заколет где-то, она уже мчится в ночь в роддом. Хотя окончательное решение принял муж.

Стыд, что она не может терпеть боль, ведь это только предвестники.

Стыд, что из-за неё стольким людям вместо сна работы прибавилось.

И ещё стыд, когда её рвало, а она не могла с этим ничего поделать.

Она помнит, как очень старалась держаться, но у неё это хреново получалось.

Но ещё она помнит облегчение. Когда анестезиолог смог пробиться через её муки и поставить ей эпидуралку, она поняла, что жизнь почти прекрасна. И это наслаждение длилось почти вечность — минут 15.

А потом она резко перестала чувствовать. Было очень странно. И даже не страшно. У неё получилось не испугаться даже тогда, когда ей прокололи пузырь, и воды оказались зелёными, хотя она читала же, что это очень, очень плохо (но ведь она сейчас на КТГ, по которому у ребёнка всё хорошо). Не испугалась она и тогда, когда ей дали подписать согласие на экстренное кесарево сечение. Она могла бы провалиться в панику, если бы не понимала, что это решение основано на многолетнем опыте, профессионализме и интуиции врача. И если бы этим врачом была не Ирина Евгеньевна, от которой так и веяло спокойной уверенностью и надёжностью.

А сама она при подготовке к операции даже пыталась шутить, обращаясь к врачам с просьбой заодно провести ей липосакцию. Это было нервное, конечно, да. И она как будто чувствовала, что дальше она узнает, что такое на самом деле перестать чувствовать. Совсем. Может, дело было в эпидуралке. А может всё-таки её накрыл ужас. Да не просто накрыл. Парализовал. Ведь когда Ирина Евгеньевна сделала всё очень быстро, бережно и аккуратно, сына сразу забрали и унесли. Не показали. Не положили на грудь. Молча унесли. И самое страшное, что Сашка молчал. Не кричал. Не плакал. Даже не пищал.

А она не могла даже спросить, что с её ребёнком. Она хотела заорать. Но не могла. Физически. Рот открывался, но звука не было. Как рыбка в аквариуме. Ко всему прочему она начала замерзать. Леденящий холод продирал до костей. А она не могла даже рукой пошевелить — она совсем не чувствовала тело. Дико хотелось пить. Сильно затошнило. Да и очень хотелось откашляться, но не получалось. Горло не слушалось. Настолько, что попросить о помощи она тоже не могла. Никогда она не чувствовала себя настолько беспомощной. Именно тогда она и начала неистово молиться.

К счастью, врачи с ней работали очень быстро, хотя ей и показалось, что прошла примерно вечность. Когда её отвезли в интенсивную терапию, она всё ещё ничего не знала о сыне. И даже не знала хочет ли она узнать, что с ним, или больше боится узнать что-то совсем непоправимое. И она даже сама себе не признавалась в том, какой ответ на этот вопрос правильный. Часа через 4 к ней впервые подошла Анна Алексеевна. И сказала, что всё сложно, но они очень стараются, чтобы стало хорошо. Насколько «всё сложно» без труда читалось в её глазах.

Хорошо, что в это время рядом с ней уже была её сестра. С которой можно было разделить эту нечеловеческую боль. Да, и вообще, откуда она с ней только не выбиралась, какие передряги преодолевали вместе, известно только им двоим. Вот значит, и в этот раз всё закончится хорошо. Правда, же, Мён? Чего ты молчишь? Почему отворачиваешься? Почему глаза прячешь?

— Фух, — она тряхнула головой, прогоняя тяжёлые воспоминания. Вот зачем она снова? Запретила же себе. Опять успокаиваться надо.

А Ирина Евгеньевна сегодня, пока снимала ей швы, намекнула, что консультанты из Щелковского перинатального центра, оценив сегодняшнее состояние Сашки, даже задумались о возможности его переезда к ним. Буквально на днях.

Ох, какие же противоречивые чувства вызвала ум неё эта новость. Она же с самого начала знала, что Сашка отсюда поедет вовсе не домой, а в какой-нибудь перинатальный центр: в Щелково или в Балашиху. Должен был сразу после рождения уехать, но не смог по тяжести своего состояния. Так говорили врачи. Хотя, она-то знала, что Сашка просто решил дождаться момента, когда мама сможет поехать с ним. И вот теперь, когда ей сняли швы, она почти готова следовать за сыном.

Да, уже на многочисленные вопросы «как ты?» она могла отвечать нейтральное и почти правдивое «нормально». Она привыкла к тому, что и как у неё болит, и почти сносно научилась с этим жить. Справедливости ради надо отметить, что боль значительно стихла. Да и по словам врачей она восстанавливалась значительно быстрее, чем можно было ожидать. Ну, это физически.

Морально всё было несколько сложнее.

Ей было тяжело ходить к сыну, но не ходить было ещё тяжелее.

Ей было невыносимо разговаривать по телефону с родными и близкими и не рыдать. Например, со старшим сыном за неделю она вообще смогла поговорить лишь однажды.

Ей даже сообщения с искренними словами поддержки было тяжело читать без слёз.

Благо, за день она научилась уставать так, что всё моральное уходило на задний план, а на слёзы тупо не оставалось сил.

13.09.2022-14.09.2022

Она очень полюбила суету и суматоху. Потому что с ними всё пролетает быстрее и незаметнее. Хотя, за эти два дня, несмотря на суету, она всё-таки пролила не один литр слёз.

Во вторник сотрудник ЩПЦ пробовал было перевезти Сашку. Но не получилось. Отложили на день. Она даже не знала отчего она сильнее плачет и чего она сильнее боится. Переезда, или что он