Том 2. Стихотворения 1820-1826 - Александр Сергеевич Пушкин

Ознакомительный фрагментclass="a">2 – в слепой надежде –

Молебнов лести не пою.

И дружбе легкие посланья

Пишу без строгого страданья.

Ты, коему судьба дала

И смелый ум и дух высокий,

И важным песням обрекла,

Отраде жизни одинокой;

О ты, который воскресил

Ахилла призрак величавый,

Гомера музу нам явил3

И смелую певицу славы

От звонких уз освободил, –

Твой глас достиг уединенья,

Где я сокрылся от гоненья

Ханжи и гордого глупца,

И вновь он оживил певца,

Как сладкий голос вдохновенья.

Избранник Феба! твой привет,

Твои хвалы мне драгоценны;

Для муз и дружбы жив поэт.

Его враги ему презренны –

Он музу битвой площадной

Не унижает пред народом

И поучительной лозой

Зоила хлещет – мимоходом.

Кинжал*

    Лемносский бог тебя сковал

    Для рук бессмертной Немезиды,

Свободы тайный страж, карающий кинжал,

Последний судия Позора и Обиды.

Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,

  Свершитель ты проклятий и надежд,

    Ты кроешься под сенью трона,

    Под блеском праздничных одежд.

  Как адский луч, как молния богов,

Немое лезвие злодею в очи блещет,

    И, озираясь, он трепещет

      Среди своих пиров.

Везде его найдет удар нежданный твой:

На суше, на морях, во храме, под шатрами,

    За потаенными замками,

    На ложе сна, в семье родной.

Шумит под Кесарем1 заветный Рубикон,

Державный Рим упал, главой поник Закон;

    Но Брут восстал вольнолюбивый:

Ты Кесаря сразил – и, мертв, объемлет он

    Помпея мрамор горделивый.

Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:

    Презренный, мрачный и кровавый,

    Над трупом Вольности безглавой

    Палач уродливый возник.

Апостол гибели2, усталому Аиду

    Перстом он жертвы назначал,

    Но вышний суд ему послал

    Тебя и деву Эвмениду3.

О юный праведник, избранник роковой,

    О Занд4, твой век угас на плахе;

    Но добродетели святой

    Остался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,

    Грозя бедой преступной силе –

    И на торжественной могиле

    Горит без надписи кинжал.

Эпиграмма («Хоть впрочем он поэт изрядный…»)*

«Хоть, впрочем, он поэт изрядный,

Эмилий1 человек пустой».

– «Да ты чем полон, шут нарядный?

А, понимаю: сам собой;

Ты полон дряни, милый мой!»

В. Л. Давыдову*

Меж тем как генерал Орлов1 –

Обритый рекрут Гименея –

Священной страстью пламенея,

Под меру подойти готов;

Меж тем как ты, проказник умный,

Проводишь ночь в беседе шумной,

И за бутылками аи

Сидят Раевские мои2 –

Когда везде весна младая

С улыбкой распустила грязь,

И с горя на брегах Дуная

Бунтует наш безрукий князь3…

Тебя, Раевских и Орлова,

И память Каменки любя,

Хочу сказать тебе два слова

Про Кишинев и про себя.

На этих днях, среди собора,

Митрополит4, седой обжора,

Перед обедом невзначай

Велел жить долго всей России

И с сыном птички и Марии

Пошел христосоваться в рай…

Я стал умен, я лицемерю –

Пощусь, молюсь и твердо верю,

Что бог простит мои грехи,

Как государь мои стихи.

Говеет Инзов, и намедни

Я променял парнасски бредни

И лиру, грешный дар судьбы,

На часослов и на обедни,

Да на сушеные грибы.

Однако ж гордый мой рассудок

Мое раскаянье бранит,

А мой ненабожный желудок

«Помилуй, братец, – говорит, –

Еще когда бы кровь Христова

Была хоть, например, лафит…

Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова,

А то – подумай, как смешно! –

С водой молдавское вино».

Но я молюсь – и воздыхаю…

Крещусь, не внемлю сатане…

И всё невольно вспоминаю,

Давыдов, о твоем вине…

 Вот эвхаристия другая,

Когда и ты, и милый брат,

Перед камином надевая

Демократический халат,

Спасенья чашу наполняли

Беспенной, мерзлою струей

И на здоровье тех и той

До дна, до капли выпивали!..

Но те5 в Неаполе шалят,

А та6 едва ли там воскреснет…

Народы тишины хотят,

И долго их ярем не треснет.

Ужель надежды луч исчез?

Но нет! – мы счастьем насладимся,

Кровавой чаши причастимся –

И я скажу: Христос воскрес.

Дева*

Я говорил тебе: страшися девы милой!

Я знал: она сердца влечет невольной силой.

Неосторожный друг, я знал: нельзя при ней

Иную замечать, иных искать очей.

Надежду потеряв, забыв измены сладость,

Пылает близ нее задумчивая младость;

Любимцы счастия, наперсники судьбы

Смиренно ей несут влюбленные мольбы;

Но дева гордая их чувства ненавидит

И, очи опустив, не внемлет и не видит.

Юрьеву («Любимец ветренных Лаис…»)*

Любимец ветреных Лаис,

Прелестный баловень Киприды –

Умей сносить, мой Адонис,

Ее минутные обиды!

Она дала красы младой

Тебе в удел очарованье,

И черный ус, и взгляд живой,

Любви улыбку и молчанье.

С тебя довольно, милый друг,

Пускай, желаний пылких чуждый,

Ты поцелуями подруг

Не наслаждаешься, что нужды?

В чаду веселий городских,

На легких играх Терпсихоры1

К тебе красавиц молодых