Вне закона. Мемуары - Сажи Зайндиновна Умалатова

утверждалась на ура - легко, без прений, замечаний и изменений. Многим депутатам страстно хотелось одного - поскорее завершить съезд, забыть о нем, как об очередном кошмаре, начать вкушать прелести обещанной и уже отчасти изведанной сладкой жизни.

«Господи, что же я сижу, как загипнотизированная?! Я же собиралась выступать!» - я стряхнула с себя оцепенение, вскочила с кресла и бегом через весь зал бросилась к трибуне. Боялась одного: что при такой космической скорости рассмотрения повестки дня не успею добежать и не смогу уложиться в регламент, который полагался каждому депутату.

Разумеется, Завгаев доложил Горбачеву о нашем вчерашнем разговоре, успокоил его...

Горбачев, увидев меня, побелел как мел и опустил голову. Я никогда в жизни - ни до, ни после этого момента - не видела такого белого лица у человека!

Подхожу к президиуму. Лукьянов, как опытный дирижер, прекрасно понял, что надо срочно менять тактику - любой ценой тянуть время! Что надо быстро что-то придумать, чтобы мое появление у трибуны не сломало режиссуру съезда, и нейтрализовать меня. А ведь шла прямая телетрансляция: заседание - важное, судьбоносное - смотрел весь мир. Все ожидали, кто с ужасом, кто с радостью, что рухнет вторая мировая держава. Станет ли страна полигоном для отработки военных, межнациональных, экономических и прочих преступных доктрин или найдет в себе силы отразить удары извне и уничтожить предательскую гидру внутри?

Тем временем Лукьянов включил тормоза. Растерявшись при моем появлении и не имея указаний, как в такой ситуации себя вести, Анатолий Иванович обреченно обратился к съезду, глядя в зал поверх моей головы:

- У кого какие вопросы?

Это был неплохой ход. Возникни у кого-нибудь из депутатов вопрос, следом назрела бы нужда высказаться у другого, третьего, разгорелась бы дискуссия, и я слова не получила бы никогда. Лукьянов судорожно искал выход из создавшегося положения, снова и снова терзая зал вымученной фразой: «У кого какие вопросы?»

Онемевшие депутаты поняли, что в работе съезда произошел сбой, но никто из них не посмел без предварительных консультаций вмешаться в непредсказуемую по своим последствиям ситуацию.

Она тем временем развивалась анекдотично. Я стояла у «подножия» президиума и размахивала блокнотом, чтобы обратить на себя внимание.

- У меня есть вопросы, - я громко обратилась к Лукьянову, сидевшему перед моим носом. Но он делал вид, что не замечает меня, ожесточенно тряс повесткой дня и, как заведенный, в десятый раз произносил: «У кого какие вопросы?»

Зал молчал.

- Анатолий Иванович, вы что, меня не видите? - громко спросила я.

Теперь он сделал вид, что не только не видит, но и не слышит. Между тем каждый депутат имел право выступить по повестке дня при ее обсуждении.

Если бы хоть один депутат отважился в этой ситуации взять слово по любому вопросу, несомненно, он бы мгновенно получил доступ к трибуне. А меня бы Лукьянов в упор не заметил и лишил бы законного права. Для него было вопросом жизни и смерти любой ценой не допустить моего выступления.

Ирония судьбы! Горбачев и Лукьянов в ту минуту пожинали плоды своего же труда - они сами накануне приложили все силы для того, чтобы никто не выступил по повестке дня.

В зале установилась мертвая тишина. Лукьянову ничего не оставалось, как перед телекамерами всего мира обреченно произнести:

- Пожалуйста, Умалатова.

Если бы не было прямой трансляции, то мне бы никогда не дали слова, ни один человек не узнал бы о моей попытке спасти страну и отправить в отставку изменника Родины.

Я вышла на трибуну и окинула взглядом зал. Конечно, я сильно волновалась. Поэтому поначалу слова не хотели выстраиваться в нужном порядке. Но усилием воли я овладела собой:

- Выходить на эту трибуну всегда очень приятно... За последнее время приятного у нас становится все меньше и меньше... Но тем не менее мы должны говорить правду. Уважаемый Анатолий Иванович, я очень прошу вас меня не перебивать. Я буду говорить неприятные вещи. Отдаю себе отчет в этом.

Дорогие товарищи, я вношу предложение включить в повестку дня вопрос о недоверии президенту СССР. Руководить дальше страной Михаил Сергеевич Горбачев просто не имеет морального права. Нельзя требовать от человека больше, чем он может. Все, что мог, Михаил Сергеевич сделал. Развалив страну, столкнув народы, великую державу пустил по миру с протянутой рукой. Не знаю, дорогие товарищи, может быть, вам импонируют эти подаяния, но меня они глубоко оскорбляют и унижают.

Уважаемый Михаил Сергеевич, народ поверил вам и пошел за вами. Но он оказался жестоко обманутым. Вы несете за собой разруху, развал, голод, холод, кровь, слезы, гибель невинных людей. Люди не уверены в завтрашнем дне. Их просто некому защитить. Вы должны уйти ради мира и покоя нашей многострадальной страны. Любить власть мало, извините меня, надо уметь пользоваться этой властью на благо народа. Я знаю, что среди тысячи голосов мой голос глухонемой и может быть не услышан. Но я знаю и другое: данный съезд - это последняя вера и надежда народа. Все наши решения повиснут в воздухе, как это было до сих пор. В стране нет хозяина, а раз нет хозяина, то и выполнять решения некому. Каких только прав и полномочий мы не давали президенту! Их невозможно перечесть. Но результатов нет. Да и откуда им взяться, если президент вместо того, чтобы сказать: «Мы должны объединиться и работать, находить внутри страны все, что нам необходимо, чтобы накормить, одеть, обуть население», - выходит на трибуну и в очередной раз рассказывает, кто какие подачки нам дает. Съедим, а потом - что? Мы живем по принципу: «Нам бы день простоять да ночь продержаться, а там и “наши” придут, освободят». Я не знаю, кого мы ждем. Под аплодисменты Запада Михаил Сергеевич Горбачев забыл, чей он президент. И абсолютно не чувствует пульса страны. А авторитет, уважаемый Михаил Сергеевич, должен быть с порога родного дома. На протяжении шести лет люди постепенно отдаляются друг от друга. Страну захлестнули безнравственность, злость, ненависть, преступность. Гибнет страна!

- Заканчивайте, у вас две минуты осталось, - прервал меня Лукьянов.

- Извините, не перебивайте меня. Я вношу предложение, у меня еще есть две минуты, дайте мне говорить.

В зале поднялся шум. Я перевела дух и продолжила:

- Многие здесь кричат, это их право. Сохранив Горбачева, вы хотели сохранить себя. Да, и я бы так хотела. Но это глубокая ошибка. Волна смоет всех. Никого не оставит на своем пути - ни левых,