Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

советской стороной против поляков как в самой Польше, так и в других местах, Польша вместе с Грецией и Югославией была почти единственной страной, оккупированной немцами, которая не поставила ни одного добровольца немецкой армии, сражающейся в СССР.

Лоремари вдруг стала ужасно бояться воздушных налетов. Прошлой ночью она спала у меня дома и во сне стукнула меня в глаз.

Большинство южноамериканских дипломатов покидают Берлин.

Четверг, 28 октября. Налеты теперь бывают каждую ночь, но вреда от них как будто немного. Обычно они застают меня в ванне.

КЕНИГСВАРТ. Суббота, 30 октября. Ага Фюрстенберг и я приехали в Кенигсварт на выходные. Вандеврам так и отказали в разрешении нас сопроводить. Поездка была изматывающая: половину пути мы ехали стоя, потому что вагоны были набиты эвакуирующимися по категории Mutter und Kind [мать и дитя]. Было также много раненых. Остальную часть дороги мы провели в коридоре, сидя на своих чемоданах. Здесь я подолгу гуляю с Мамá и стараюсь отдохнуть и набраться сил.

Воскресенье, 31 октября. Вчера мы еще спали, когда внезапно раздался громкий удар. В нашем лесу упал самолет. Летчик, летевший в Нюрнберг, хотел махнуть крылом своей семье, которая живет в ближней деревне; что-то испортилось, и самолет камнем рухнул на землю. Летчик погиб мгновенно, но его товарищ прожил еще несколько часов. Все местные жители были мобилизованы тушить пожар, так как вокруг очень сухо и огонь быстро распространялся.

БЕРЛИН. Понедельник, 1 ноября. Возвращение было еще хуже. Меня оттеснили от Аги Фюрстенберг, которая споткнулась и упала. Я слышала, как она кричит и стонет в другом конце вагона, где ее чуть ли не затоптали. Хотя Татьяна щедро снабдила нас бутербродами и вином, мы приехали совершенно измотанными.

Суббота, 6 ноября. Русские освободили Киев.

Среда, 10 ноября. В доме Бисмарков в Потсдаме становится тесно, и мы с Лоремари Шёнбург переезжаем обратно в Берлин: мы и так уже слишком долго злоупотребляли гостеприимством Готфрида и Мелани. А теперь, с наступлением осенней непогоды, налеты, скорее всего, будут не такими опасными. Но я все-таки беру с собой лишь самое необходимое, так как по нынешним временам, похоже, путешествовать лучше налегке.

Четверг, 11 ноября. Ужин у Герсдорфов, затем очередной безобидный налет. Спала тринадцать часов не просыпаясь.

Суббота, 13 ноября. Кофе у сестер Вреде. Были: Зиги Вильчек, автогонщик Манфред фон Браухич[536] и кинозвезда Дженни Джуго.

Все в ужасе: казнен известный молодой артист[537] за «подрывные» высказывания — он заявил, что Германия, возможно, потерпит поражение. У Манфреда фон Браухича (он племянник бывшего главнокомандующего сухопутными силами[538]) тоже неприятности: его обвинили в весьма сходном «грехе».

«Известным молодым артистом», о котором пишет Мисси, был двадцатисемилетний пианист-виртуоз Карл Крайтен. На него донесли две подруги его матери[539], и он был повешен в тюрьме Плётцензее 7 октября, причем его семье послали счет на 639,20 марки — «для покрытия расходов, связанных с его казнью».

Была на концерте под управлением Фуртвенглера, потом дома играла на фортепиано. Повариха Марта настроилась на музыкальный лад и захотела во что бы то ни стало спеть все ее любимые куплеты «развеселых девяностых годов»[540]. Марии Герсдорф и Папá не было дома. Опять был налет. Я уложила небольшую сумку, но все утихло, и мы остались у себя.

Вторник, 16 ноября. Ночное дежурство. Наутро всегда чувствуешь себя ужасно — какое-то мышечное истощение. Сходила на полчаса домой, приняв в конторе ванну (только там время от времени еще бывает горячая вода). К сожалению, меня вместе с моим фотоархивом перевели в бывшую чешскую миссию на Раухштрассе.

Все ошеломлены тем, что тамошний начальник уволен. В руках гестапо оказалось его письмо, адресованное его бывшей жене в Рур, где он предупреждает ее о грозящих налетах. Донес на него второй муж жены. Ну и шайка!

Ужинала сегодня у Годфрида Бисмарка в Потсдаме с Адамом Троттом, Хасселями и Фуртвенглером. Последний в панике при одной мысли о возможном приходе русских[541]. Этим он меня разочаровал. Все-таки от музыкального гения я ожидала большего «класса»!

Рассказывая об этом ужине в письме жене, Адам Тротт добавлял: «Ехал обратно с Мисси, и она снова меня поразила… В ней есть что-то от благородной жар-птицы из легенд, что-то такое, что так и не удается до конца осязать… что-то свободное, позволяющее ей парить высоко-высоко над всем и вся. Конечно, это отдает трагизмом, чуть ли не зловеще таинственным».

Среда, 17 ноября. Нас в полном составе вызвали знакомиться с новым нашим шефом на Раухштрассе — молодым человеком по фамилии Бютнер[542]. Он только что «из окопов», хромает, с перебинтованным лбом. Он прочел нам проповедь о героизме фронтовиков и о том, как полагается вести себя нам, тыловикам.

Вечером я повела Адама Тротта к Хорстманам. Они переехали обратно в город, в крошечную квартирку: в ней буквально три комнаты, но они, как всегда, прекрасно обставлены, и Хорстманы по-прежнему гостепреиимны.

Ночевала у Лоремари Шёнбург, так как опять был налет, а домой на Войршштрассе добираться было далеко. У нее серьезные неприятности: она оставила «совершенно секретную» американскую книгу «Гитлеровские девки, оружие и гангстеры»[543] в туалете отеля «Эден», где обедала с приятелем. Ей полагалось ее прочитать и отрецензировать. В довершение всего на книге имеется официальная печать АА. Она не решается признаться и отчаянно пытается ее найти, и одновременно поднять на ноги влиятельных друзей на тот случай, если ее внезапно схватят. Она даже рискнула позвонить одному человеку, которого видела всего два раза, — он работает в берлоге министра иностранных дел фон Риббентропа в Фушле. А когда наконец дали Фушль по междугородней связи, ее нельзя было разыскать, и мне пришлось делать вид, что я ничего не знаю.

Четверг, 18 ноября. Постепенно приучаюсь обходиться без обеда. Наша столовая совершенно отвратительна, хотя за тамошнее варево, именуемое Mittagessen [обед], у нас отбирают значительную часть наших талонов.

Готфрид Бисмарк возил меня по городу в связи с каким-то поручением. Он чувствует себя несколько неловко: наши родные — мои и Лоремари Шёнбург — по-прежнему благодарят его в письмах за предоставление нам крова в Потсдаме: за исключением Папá, живущего вместе со мной у Герсдорфов, они еще не знают, что мы переехали обратно в Берлин.

Бóльшую часть послеобеденного времени занималась просмотром иностранных газет и журналов. Их подшивки имеются в моем прежнем бюро на Шарлоттенштрассе, и я туда регулярно хожу под разными благовидными предлогами.

Ужинала дома с Марией