Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

им закапывать полуживую девушку. На другой день утром в другую яму в том же садике дворник дома 37 по ул. Нижний Вал по имени Алексей стаскивал избитых полуживых евреев из д. 37, которых немцы пристреливали уже в яме.

Свидетель А. Герасимова, проходившая тем же вечером мимо того же садика, заметила «толпу детей, вооруженных немцев и работавших лопатами мужчин». Подойдя ближе, она увидела:

...мужчины закапывали яму, в которой находились живые люди — по-моему, — человек 6-7. В большинстве это были старухи и среди них один здоровый мужчина. Яма эта была вырыта как щель для укрытия. Когда я подошла, в яму было набросано несколько земли, люди еще могли передвигаться, они со слезами бегали по могиле, обнимались друг с другом, плакали. Мужчины, которые закапывали яму, говорили ребятишкам, чтобы те бросали камни в яму, чтобы не закопать людей живыми, а убить их. Я увидела, как один из закапывавших лопатой ударил наполовину закопанного человека по голове, потому что последний все время старался выбраться наверх. Человек в могиле осел от удара и сразу опустился[269].

Но все же главную опасность для них представляли их собственные соседи и дворники — все эти гроссмановы «новые люди». Вот уж где был интернационал!

Как это ни ужасно, среди таких ловчих встречались и сами евреи — те, кто уже имел «заступу» и успел обзавестись добротной ксивой и легендой.

Когда в Берлине возникла аналогичная — еще не людоедская — задача найти и схватить всех прячущихся нелегалов-евреев, то появилась и такая специальность: «грайферы»[270], т.е. «ищейки», а если буквально, то «хватуны». Было их человек 30, но «лучшей по профессии» была знаменитая Стелла-Ингрид Гольдшлаг. Работали они чаще вдвоем, лучшего из ее напарников звали Рольф Изаксон. Охотились они, например, на еврейских кладбищах, но наилучшим рабочим местом был уличный столик в кафе на оживленной улице, за которым они сидели, попивая кофе, и рыскали глазами. Завидя «своего», т.е. жертву, останавливали ее, разговаривали, угощали кофе, удостоверялись в своем знании или догадке и — арестовывали (им доверяли даже пистолеты) и отводили в гестапо. А оттуда их жертвам — а это сотни человек! — было уже рукой подать до Терезиенштадта или Аушвица[271].

Грайферов с чашечкой кофе в штате киевского СД не было, но евреи-сыщики были, и один из них, Левитин, выловил и сдал поэта Якова Гальперина (Галича), например[272]. Зато в тренде были «шмальцовщики» — это те, кто шантажировал знакомых или доверившихся им евреев, вымогая у них деньги, вещи и драгоценности, а после того, как «шмалец вытопится», т.е. когда все это у жертвы кончится, сдавал полицаям[273].

Тем не менее выловили и убили не всех киевских евреев. Уцелели те, кого прикрыли и спасли их нееврейские родственники или друзья, соседи или священники и те, кто сумел выправить себе правильные ксивы.

Проблема тут в том, что таких спасителей — тех, кому потом при жизни или посмертно Яд Вашем присваивал звание «Праведника Мира», — были лишь сотни на всю Украину, а тех, кто евреев немцам сдавал — сразу или, как шмальцовщики, с отсрочкой, — десятки тысяч!

Вот один эпизод из насыщенной событиями жизни Эренбурга.

Высшую награду страны — орден Ленина, которым он был награжден к 1 мая 1944 года, — ему вручал 12 мая «всесоюзный староста» — Михаил Иванович Калинин. Месяца за два до этого — в марте — Эренбург писал ему из Дубно о В. И. Красовой, вырывшей под своим домом такой подпол, что в течение трех лет прятала в нем и в итоге спасла 11 евреев. Эренбург попросил Калинина наградить ее орденом или медалью. Когда церемония награждения кончилась, совестливый Калинин сам подошел к Эренбургу и сказал: «Получил я ваше письмо, вы правы — хорошо бы отметить. Но, видите ли, сейчас это невозможно...». (Несвоевременно!) Эренбург заканчивает этот пассаж так: «Я почувствовал, что ему нелегко было это выговорить»[274].

Так что почет, которым после 1991 года стали окружать тех, кто спасал евреев, существовал в Украине далеко не всегда.

Затаившиеся: Яша Гальперин и Яків Галич

 1

Выше говорилось о давидовой победе Леонида Котляра над немцем-жидоедом Голиафом.

В такой же поединок, оставшись в Киеве под оккупацией, поневоле вступил и поэт Яков Гальперин. Но, увы, победил Голиаф...

...Яша (Яков Борисович) Гальперин родился 16 июля 1921 года — предположительно в Киеве. Семья — отец, мать, он сам и сестра — жили на Малой Васильковской улице, в двух смежных комнатах в коммуналке. Мы почти ничего не знаем о семье (знаем, что мать, Любовь Викторовна, была учительницей и что кто-то из предков был караимом), но понимаем, что семья была гуманитарной и что домашним языком был русский.

Учился Яша в 6-й трудовой школе на Урядовой (Михайловской) площади[275]. Все преподавание в ней шло на украинском языке, ставшем для Яши вторым родным. Превосходное владение и несомненная любовь к этому языку послужили не только Яшиному творчеству (он был поэтом-билингвом — нечастый случай! — и одинаково хорошо писал по-русски и по-украински), но и элементарной защитой на протяжении последнего жизненного довеска в полтора года — под немецкой оккупацией.

У Марка Бердичевского сохранилась единственная его фотография, Марку же мы обязаны и словесным портретом Якова: невысокий, круглолицый, с кудрявыми темно-русыми волосами и умной, немного язвительной улыбкой. Имел привычку плотно сжимать губы — видимо, чтобы придать лицу выражение твердости. Прихрамывал.

Яша ходил в литературную студию при Киевском дворце (по-украински — палаце) пионеров и октябрят, размещавшемся в изящно стилизованной пристройке к зданию бывшего Купеческого собрания[276]. Студией руководил молодой литературный и театральный критик Евгений Георгиевич Адельгейм (1907-1982). Его, шведа по национальности, невежды-антисемиты явно держали за еврея. Во всяком случае он сполна испытал на себе все прелести персональной травли, которой в конце 1940-х щедро удостаивались «безродные космополиты».

Кроме Гальперина, студийцами Адельгейма в Палаце в разное время были поэты Сергей Спирт (1917—1941)[277], Павел Винтман (1918-1942), Муня (Эмиль) Люмкис (1921-1943) и Анатолий Юдин — эти четверо все погибли на войне. В 1942 году страшно — осколком мины в живот — был ранен и Семен Гудзенко (1922-1953), ранение доконало и его. Он автор прекрасного стихотворения «Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели...»

А потом еще троица помоложе — Эмка, Гриша и Люсик, перебравшиеся в Палац после того, как закрылся аналогичный кружок при газете «Юный пионер», который вела