История Финляндии. Время императора Александра II - Михаил Михайлович Бородкин

в действиях правительства Александра II один сплошной обман по отношению к Финляндии. Правительство, назначавшее проконсулов Берга и Муравьева своими представителями, ошибется в расчетах, ибо Финляндию, ничем не связанную с Россией, кроме слабых нитей покорения, невозможно обрусить. В крае появилась партия фенноманов, и мы не можем не симпатизировать ей, так как она национальна и демократична. Кроме того, силой вещей, она враждебна петербургскому двору и союзна Швеции. Финские патриоты желают политической и административной автономии и они, конечно, скорее получат ее в союзе со Швецией, чем под русским мертвящим покровительством. В Польшу послали «вешателя» Муравьева, но остереглись сделать нечто подобное в Финляндии. В последней предпочли прибегнуть к сантиментальной риторике и усыпить ее обещаниями конституционных вольностей. В таком тоне поучал Бакунин шведов, для которых, к сожалению, являлся и «апостолом света», и Геркулесом, выступившим на борьбу с русским монархизмом.

Бакунин Финляндии не знал, и, надо полагать, что в его словах слышится отзвук той финской организации в Стокгольме, с которой ему пришлось познакомиться и которая ему сочувствовала.

Воинственное настроение шведов, шум их печати и митингов были замечены в Петербурге. «Швеция вооружается не на шутку, — записал в своем дневнике академик Никитенко, — грозя отнять у нас Финляндию и чуть ли не Петербург». Не мудрено, если при таких обстоятельствах в России уверовали в возможность финского народа, в случае войны, восстать и перейти на сторону её врагов. Русские войска вступали в Финляндию, быть может, не без убеждения, что они будут окружены готовым к восстанию населением.

В разгаре польского мятежа «опасный апостол свободы» М. Бакунин (под именем Henri Soulé) решил убедить шведов, чтобы они подняли оружие и вернули себе Финляндию; для этого он приехал в Стокгольм, где, несмотря на подозрения русского посла Дашкова, этот интернациональный революционер всюду встречен был с открытыми объятиями, добился у брата короля и у министров аудиенции и старался уверить в неминуемости восстания крестьян в России. На банкете в Стокгольме, изолгавшийся Бакунин говорил, что народ русский не с правительством идет, что восстание в Польше воспламенит всю Империю, что правительство «стонет, жалуется, плачет в Петербурге, умоляя свою гвардию не оставлять его, и плачет в Варшаве, умоляя своих генералов, русских немцев и русских монголов не ссориться, умоляет покорно Финляндию не слишком презирать его». Бакунин «протягивал руку патриотам шведским и пил за близкое осуществление и благополучие великого федерального союза Скандинавского».

Бакунин «засел в шведах», имея в виду подготовить революцию в России, завести сношения (via Финляндия) с руководителями польских партий и представителями тайного общества «Земля и Воля», а также открыть пути, через ту же Финляндию, для посылки изданий Герцена. В письмах к Герцену этот революционер признавал подвиги русских войск в Польше за «наше бесчестие». В его «незыблемом убеждении» главный враг был Петербург — этот «переодетый немец». Я громко отрекаюсь от русского государственно-императорского патриотизма и буду радоваться разрушению Империи, откуда бы оно ни шло. Вот вам моя исповедь».

В Стокгольме Бакунин свел знакомство с Квантеном, («полубогом его первых писем», как отмечает Герцен), Ветергофом и другими финляндцами. «В Финляндии у нас уж есть люди и найдутся еще другие». Затем последовал разрыв с Квантеном и «охлаждение со всеми проживающими здесь финляндцами», которое не дало Бакунину, как он прежде ожидал, «воспользоваться прибытием в Стокгольм многих дельных финляндцев из края». «Но, — продолжает он, — благодаря моим шведским приятелям, мне наконец удалось пробить путь к одному из значительнейших и наиболее уважаемых членов партии фенноманов. Посылаю вам, на особом листе, отрывки из его писем, чтобы доказать вам важность этой связи и пользу, которую мы можем извлечь из неё. Не называю вам имен и не посылаю адресов, потому что проученный раз горьким уроком, данным мне вашим молодым честолюбивым секретарем, не уверен, что он не передаст всего своему другу, а моему теперешнему врагу, Квантену. Я считаю себя обязанным предупредить моих финских друзей против Квантена и с радостью узнал, что партия деятельных фенноманов, организовавшаяся, как вы видите, в тайное общество, не намерена подчиняться здешней (стокгольмской) финской колонии, гораздо боле занимающейся личными, чем общими интересами» (письма от 1 и 19 августа 1863 года). В следующем письме Бакунина к Герцену (от 29 — 17 августа 1863 года) читаем: «Стокгольм и вся Швеция будут служит верным убежищем для русской эмиграции и для русской революционной работы. Русская типография и русская пропаганда найдут здесь крепкую почву и покровительство, и богатые средства. Ничего нет легче, как сообщаться из Стокгольма с Петербургом летом». Далее революционер сообщает, что он «бросил в север России около 7,000 экз. разных воззваний к солдатам и офицерам. Наконец, в письме вновь упоминается о сближении Бакунина «с финской организацией», которая искренно симпатизировала ему». Таковы немногочисленные строки, освещающие отношения Бакунина к делам Финляндии. Других его писем, заключающих подробности этих сношений, видимо, не сохранилось.

Одновременно с Бакуниным в Швецию прибыл из Лондона сын известного русского эмигранта, издававшего там газету «Колокол», Александра Герцена, которому даны были рекомендательные письма к Квантену и поручение агитировать в пользу поляков, под фамилией Магнуса Беринга, сперва в Швеции, а затем и в самой Финляндии. Однако, дальше Стокгольма этот молодой человек не поехал. «Несмотря на страстное желание шведского народа и личное желание его короля посредством войны с Россией дать с одной стороны свободу Польше, а с другой — вернуть Финляндию, его. предусмотрительным министрам, у которых чувства долга и ответственности стояли выше национального раздражения, удалось, однако, предотвратить всякие поспешные шаги, которые могли бы порвать мир с восточным соседом, и внешние события вместе с неудачами польских повстанцев не замедлили доказать разумность этой политики.

Агитация Бакунина никакого серьезного влияния на Финляндию не имела, что и было тогда же отмечено современниками. Да и сам Бакунин, по определению Герцена, брал более энергией, чем «интуицией». Отчаянный революционер оказался плохим дипломатом и действовал без определенного плана. Шведы, кроме того, вероятно «раскусили» неотесанного болтуна. «Финн прав, говоря, что иной раз преждевременный гам губит дело… его письма очень умны», — заключает А. И. Герцен.

«Хороша и Швеция! — писал историк М. Погодин. Она собирается также воевать с нами. Бакунин уступил уже ей Финляндию, а финляндцы и думать не хотят о старом господстве Швеции». Так же взглянул на финляндцев и Никитенко, в дневнике которого говорится о «нежелании их отложиться от России».

Финляндцев охлаждал своим трезвым словом Снелльман. В «Литературном Листке» (вып. 5), он напечатал статью под заглавием «Война или мир для Финляндии»,