Альманах «Российский колокол» №2 2020 - Альманах Российский колокол

землянок было порядка пятисот метров. Некоторые не выдерживали. Если кто падал, то оставшиеся не могли справиться с ношей. Тех, кто падал, травили собаками и расстреливали. Только некоторым группам удавалось донести бревна.

Осенью, когда повалил снег, работу прекратили, и нас повезли в Норвегию. Это оказалось последним местом моего плена. Я работал на лесопилке, затем на ремонте дорог. В Норвегии жили в населенном пункте. Работали вместе с гражданскими, которые иногда подкармливали. Ведь кормежка была весьма скудной. Норвежец, с которым я работал на лесопилке, делился принесенной с собой едой, а иногда приносил соленую рыбу. Уже было немножко легче, чувствовалось окончание войны. Мы оставались в Норвегии еще полтора месяца.

Нужно было возвращаться, я осознавал, что если сейчас не вернусь, то будут считать предателем. Конечно, те, кто служил немцам или в полиции, возвращаться не собирались. Остальные спешили домой. Мне очень хотелось домой, увидеть мать, брата, сестру. Население относилось к нам приветливо, угощали, давали одежду. Не было ограничений в передвижении по стране.

«Товарищ Сталин вас простит, – увещевали нас. – Мы понимаем, что вы попали в плен не по своей вине».

Всех, кто решил вернуться, посадили в эшелоны и повезли в Швецию, затем в Финляндию, а оттуда пароходом в Ленинград. В Ленинграде вновь погрузили в эшелоны. Высадили на станции Кулебаки Горьковской области. Всюду по пути следования не разрешали выходить из транспорта, строго контролировали. А на перроне нас встречают солдаты в зеленых фуражках и с алыми погонами, с собаками. Смерш.

И вот я вновь в плену, но у своих. Взялись за меня органы: с кем встречался в плену, за кого могу поручиться? Назвал фамилий двадцать. Знаю, что точно так же спрашивали у многих обо мне. Тех, кто прошел проверку, отправляли в стройбат. Так я попал в Тулу. Мать звала домой. И я вернулся в родной степной поселок в Крыму. Думаю, что не пришлось бы пройти через унижения, которым я подвергся позже, если бы остался в большом городе.

Возвратившись в родной поселок, я весил сорок три килограмма. Мать поила парным молоком, чистый деревенский воздух и крепкое здоровье свершили свое дело. Я вернулся на работу в школу. Женился, родился старший сын. Жизнь стала налаживаться. Но в сорок восьмом вновь нагрянула беда. Меня сняли с работы. Вызвал директор школы, сказал, что получил указание не допускать меня к обучению детей. Профсоюз, прокуратура, суд. Поехал в Симферополь – добиваться правды. Хожу по инстанциям. Все слушают, сочувствуют, но помочь никто не хочет. После долгих мытарств попал на прием ко второму секретарю обкома партии Никанорову, бывшему командиру одного из партизанских отрядов Крыма. Я его спрашиваю: «На каком основании меня уволили? Ведь никакой вины за мной не нашли. Да, я был в плену. Но прошел проверку Смерша». Внимательно меня выслушав, Никаноров позвонил заместителю председателя облисполкома, ведавшему учебными заведениями. Приказал разобраться и передать дураку – заведующему областным отделом образования, – чтобы таких глупостей больше не повторял. Восстановили. На этот раз мне повезло.

Попал на хорошего человека. Такие люди надолго у руля не оставались или просто не выживали. Когда разразилось «Ленинградское дело», первого секретаря Крымского обкома Соловьева расстреляли, а Никанорова посадили. Через пару лет выпустили искалеченного и больного. Бродил, как бомж, по улицам Симферополя. Когда началось «Дело врачей» (1953 год), в школу приехала комиссия, которая, как я узнал от математички, должна была меня уволить. В комиссию входили заведующий районо, инструктор и математичка из районной школы, которая меня и информировала. Сидели на уроках. Математичка заступилась. «Кого вы вместо него поставите? – сказала она. – Это один из лучших преподавателей. У него ученики лучше всех успевают в школе». Я опять удержался на работе. Так продолжал работать в школе до 1971 года. Когда стал рассеиваться туман, обволакивающий таких, как я, меня избрали управляющим отделением. Приходилось много трудиться. Хозяйство было большое и богатое. Я одним из последних евреев загасил свечу в родном доме, где прошла почти вся моя жизнь, и переехал в г. Симферополь.

«Шолэм», июнь 2007 г.

Татьяна Кошелева

Родилась в городе Калининграде в 1988 году. Здесь же и проживает. Окончила ФГБОУ ВО «Калининградский государственный технический университет» по специальности «зоотехния» и АНОПО «Калининградский бизнес-колледж» по специальности «юрист». Работает в Министерстве образования Калининградской области на должности юриста. Стихи стала писать с семи лет. В литературных журналах ранее не публиковалась. Есть публикации на сайте «Стихи. ру».

Одиночество

Петров аккуратно положил очки на стол и надавил подушечками пальцев на прикрытые веками глаза. Одиночество царапало ему душу. Нет, больше, чем царапало, оно медленно и верно, высчитанными в определенном количестве дозами яда убивало его. Это не был моментальный гнусный порыв, внезапно настигнувший его в случайном месте. Нет. Это накапливалось часами, днями, неделями, месяцами. Когда-нибудь это должно было во что-то вылиться. И вовсе не по той причине, что Петров, как могло бы показаться, был психически неустойчивой личностью или с какими-то отклонениями, признанными клинической психиатрией. Он был обычным человеком по меркам обычного общества.

Но одиночество, породившееся в глубинах его души и возросшее до гигантских размеров, готово было лезть через горло, олицетворившись в безумный, истеричный вопль, а то и того хуже. Но хуже ему не представлялось. Пока.

Он только сейчас, сорок два года прожив на земле, задумался над своей жизнью. Она вся состояла из одиночества, была соткана из кусочков одиноких моментов. Из движений и действий, проделанных в полном одиночестве.

Петров привык так жить, так дышать, так сосуществовать с этим чувством, которое доселе было для него самым родным до такой степени, что стало его вторым «я» и заставляло жить его по своим правилам.

И Петрову мерещилось, что это и есть настоящее счастье – независимость ни от кого и ни от чего.

И даже в своей работе он зависел только от себя, от своих мыслей и поступков.

Но сегодня, когда он сидел за своим одиноким столом в одинокой комнате с приглушенным одиноким ночником и думал о завтрашнем дне, в нем что-то лопнуло, как туго натянутый трос.

Он взял со стола фотокарточку. На ней был изображен человек. Мужчина. Тот улыбался. Словно улыбался ему невыносимой радостью, нестерпимым счастьем, отсутствием тревоги за свою жизнь.

Петров тяжело вздохнул. Он очень хорошо знал этого мужчину. До скрежета в зубах ему были знакомы эти черты лица.

Это был он сам.

Завтра, ровно в семь утра, его должны были арестовать. Так доложила