Только хорошее - Ольга Остроумова

— Ребят, не надо. Давайте я вам лучше книжку мужа своего подарю?

— А кто Ваш муж?

— Гафт Валентин Иосифович.

Смотрят на меня недоверчиво:

— Да не-е-е-е-е-т, не может быть.

А у меня видочек тот еще — колхозница абсолютная.

— He может быть у Гафта такой жены.

Ну… Книжку подарила — права оставили. Хотя сомневались сильно. Еще Левитин говорил, что у меня абсолютно актерское лицо. Гримом можно из него сделать что угодно. Самую красавицу-раскрасавицу. А без грима просто лепешка. Не знаю, лепешка — не лепешка, а одну из самых красивых женщин русской литературы мне все же довелось сыграть.

АТМОСФЕРА ЛЮБВИ

«Белую гвардию» с Хомским мы начинали репетировать как… мюзикл. Репетировали-репетировали, репетировали-репетировали… Я себе страшно нравилась! Потому что была тогда достаточно худенькая, в удовольствие получалось — и петь, и танцевать! А потом все остановилось. В чем-то не сговорился театр с композитором. Как я теперь понимаю — Бог отвел. Ну не должна была моя Елена Тальберг стать героиней мюзикла.

Где-то месяца через полтора Павел Иосифович решил: «Нет, будем ставить «Дни Турбиных». Пьесу». Хотя название спектакля так и осталось — «Белая гвардия».

Хомский, все-таки, очень мой режиссер. Я совершенно не могу работать, когда не чувствую доверия. Просто зажимаюсь, чахну. А он верил. Вообще артистам верил и любил их. И эта его вера, эта его любовь создавали совершенно особенную атмосферу на репетициях, а потом и в спектакле. Атмосферу Дома.

У нас, собственно, на сцене и был только дом. Тот самый, где никогда не следует «срывать абажур с лампы, и убегать крысиной побежкой от опасности в неизвестность». Был абажур, был стол, печка с изразцами — теплый дом Турбиных.

Спектакль должен был начинаться со сцены с Петлюрой, но потом Хомский решил, что это лишнее. Дом — семья, братья и сестра, друзья — вот главное. А вокруг этих уютных стен бушует мир, забирает людей, уничтожает город, страну, жизнь. И это было абсолютно верное решение.

Как-то все в этом спектакле для меня сошлось. Во-первых — Михаил Афанасьевич Булгаков. Конечно, я читала и «Белую гвардию», и «Мастера и Маргариту»… но, в «Днях Турбиных» меня невероятно поражали диалоги. У Булгакова удивительно человеческая речь. Наверное, больше чем у любого другого нашего классика. И в какой-то момент Елена просто стала частью меня. Абсолютно. Я даже не знаю, где мы соединились. Просто, она — это я, я — это она. Только, наверное, в лучших своих проявлениях. Елена — это абсолютно мое, мое, мое. Я ведь не из тех, которые требуют обожания, преклонения. И Елена «золотая» тоже — не из тех. Просто вот такая жизнь. И в этой жизни вокруг нее — все мужчины, все военные. (Аннушку, прислугу, мы оставили в романе. В нашей «Белой гвардии» есть только единственная женщина — Елена. И еще одна, дух которой витает незримо в этом доме — покойная мама, «светлая королева». Белая королева.)

Кстати, вот интересно, когда наш спектакль уже шел лет пять, наверное, меня пригласила одна благотворительная организация записать на диск отрывок из «Белой гвардии» именно про маму — «Белую королеву». Они как-то специально подбирали голоса кон периодически «нагоняли» старшеклассников. И вот однажды мы с Сашей играем сцену, где Шервинский делает Елене предложение. Именно в этот момент, в районе амфитеатра, ребята начали похахатывать, бутылка какая-то звякнула. А у меня фраза по тексту: «Скучно мне, тоскливо, одиноко… Хорошо. Я согласна». Поворачиваюсь прямо на зал и им, в амфитеатр, туда говорю: «так мне скучно, тоскливо… от этого хамства…». В зале наступила такая тишина! Невероятная. А дальше уже развернулась к Шервинскому: «… я согласна».

Мы играли этот спектакль лет десять. Причем, играли сладко, именно сладко! За эти годы менялись артисты, с кем-то я была ближе, с кем-то дальше, но мы всегда оставались семьей… Родными людьми.

Самый большой комплимент, который я не однажды получала после «Белой гвардии» от разных людей: «Не хотелось уходить из дома Турбиных в реальную жизнь». Конечно, это заслуга Хомского. Такою атмосферу он создал. Атмосферу любви.

ХОР МИНИНА

Май 2005-го года. Уже отгремели самые праздники и вдруг звонок: «Владимир Николаевич Минин хочет, чтобы Вы спели с его хором романс Женьки из оперы «А зори здесь тихие». Вечер состоится 14-го мая в Большом зале Консерватории. И в нем будут участвовать Евгений Евтушенко, хор Минина и Вы споете». Я изумилась! Это же не тот романс, который Женька пела в фильме, а специально написанный Молчановым, на стихи Симонова «Жди меня», исполняла его в Большом Образцова.

— Я? Да вы что!? Мне петь в Консерватории?!

— Минин с Вами порепетирует.

В общем, как-то уговорили.

Владимир Николаевич живет напротив театра Моссовета. Он звонит. Мы договариваемся. Приходит — репетируем в фойе. Минин за роялем, разучиваем мелодию, выстраиваем буквально каждое слово. Всего пять раз встретились до концерта. Однажды он говорит: «А вот здесь хорошо бы таким полным звуком». И я как завоплю, только не «полным», а «белым»! Представляю, что он почувствовал — ужас! До сих пор стыдно. Ну, вот порепетировали, наступает день концерта. На прогоне я познакомилась с Евтушенко. А надо сказать, что у Вали были острые эпиграммы на Евгения Александровича:

Он сегодня снова странен,

Он почти киноартитст,

И почти что англичанин,

Наш советский скандалист.

Находившись не под «банкой»

Вовсе не сойдя сума,

Породнился с англичанкой

Он со станции «Зима».

Историческая веха.

Смелый, вроде бы, опять,

Будет жить полууехав,

Политическая б…

Или:

Тебе уж 40 с половиной,

А ты как малое дитя.

Наврешь, потом придешь с повинной

И продаешь опять шутя.

Зачем мальчишка-показушник,

Опять виляешь там хвостом?

Как проститутка, как двурушник

А собирался стать Христом.

И вот концерт. Я наряженная, Евтушенко читает стихи, хор поет, наступает мой черед… Исполняю проникновенно «Жди меня». А потом за кулисами Евтушенко подходит ко мне и говорит: «Знаете, а ведь моему отцу прислали когда-то на фронт вырезку из газеты с этим стихотворением Симонова».

После концерта банкет. Мы стоим с Евгением Александровичем в разных концах стола. И вдруг Евтушенко через весь этот длинный стол, достаточно громко кричит: «Скажите Гафту, что я прощаю его за Вас!».

И действительно, после этого они стали общаться и даже Валя вот сочинил:

Все равно я люблю Евтушенко,

Хоть признаться мне в том нелегко.

Если снять с него жирную пенку,

То парное найдешь молоко.