Театр – волшебное окно - Коллектив авторов

нас, Володя Москвин (он, кстати. Играл Мефистофеля), увел от Мгеброва большую часть людей, с которыми начал ставить (и поставил и сыграл как актер) пьесу Б. Брехта «Господин Пунтила и его слуга Матти».

Этот раскол был предрешен новым временем, новыми свободными веяниями. Он был неизбежен, потому что старые театральные формы не устраивали, не удовлетворяли молодых, слышавших время, жаждущих новой жизни, новых себя.

А у Мгебровых шторы были наглухо закрыты, и ни ветра, ни сквозняка, ни свежего воздуха не проникало туда.

Так закончилось театральное время у Мгебровых, время радостных соприкосновений с классикой и с милой театральной семьей Мгебровых. Все это оставило теплые воспоминания и стало трамплином в ту эпоху, которую я называю вторым своим рождением.

Ленин и Дзержинский. Рассказ

Игорь Москвин

Я – артист, самый, что ни есть настоящий. Но, увы, лавров Меркурьева или Евстегнеева не снискал. Видимо, всегда появлялся не в то время и не в то время, а может быть, меня режиссеры не рассмотрели или… Об этом я умолчу. Но что поделаешь? Судьба не всем дает шанс стать Толстым или Королевым, надо же кому-то и массовку создавать.

Нет, я не жалуюсь, на жизнь хватает. Конечно, хотелось бутерброд с маслом и черной икрой. Но, слава Богу, хоть на мойву хватает и то дело.

Иду я один раз по родному театру, а ко мне Сашка, тоже между прочим артист. Он у нас заводной, всегда занят подработкой на стороне. Поэтому какие-то спектакли на стороне делает и нас, убогих иногда приглашает. За «нас» я загнул, меня он стороной обходит. Как-то я его так подколол, что он уже лет пять помнит и как меня видит – губы надувает и не здоровается. Мне-то что, ну не здороваешься, твое личное дело, лишь бы за спиною не пакостил, как у нас бывает.

Так вот подскакивает, глаза горят, словно наилепшего друга встретил, руку мне трясет.

– Здорово, как рад тебя, дружище, видеть! Ты-то мне и нужен!

С какой думаю, кстати. Неужели очередную пакость удумал. Я уже и воздуха в легкие набрал, чтобы что-нибудь выдать заковыристое. Ан нет, послушаю вначале тебя, Санек, а уж потом решу куда тебя посылать – далеко или надолго.

Сам молчу.

– Выручай, – говорит и так в глаза невинно смотрит, что этих пяти лет, как небывало, – один ты только и можешь.

Пожимаю плечами, а сам молчу, как та рыба, выброшенная штормом на берег.

– Чем вечером занят?

– Да ничем особенным, – а у самого мысль, может для заглаживания острых углов меня пригласить отметить такое дело хочет.

– Как ты к Дзержинскому относишься?

Странный вопрос, даже в тупик меня поставил.

– Да никак, он мне не сват, не родственник и даже не однофамилец.

– Чудненько. Можешь сегодня его сыграть?

Еще интереснее. Феликс Эдмундович – тощий, высокий и на цаплю похожий, а я – низенький, толстенький и лысоватый, хотя лысину и париком прикрыть можно. Но сам думаю, подвох какой-то.

– Что его играть? Его любой сможет, – это я уже Сашку подкалывать начинаю.

– Чудненько. Здесь я на одном заводе с парткомом договорился патриотическую пьесу сыграть про Ленина. А Дзержинский заболел, так вот не мог ты сегодня вечером Железного Феликса сыграть.

Предложение заманчивое тем более, что я слышал такие спектакли хорошо оплачиваются.

– Ну, подумать надо.

– Выручай, тебе, что деньги не нужны.

Вот больной мозоль любого не слишком востребованного артиста. Конечно, нужны, хочу сказать, а сколько, подмывает сказать.

Но я молчу и делаю умное лицо, потом вскидываю к потолку глаза, не иначе что-то вспоминаю.

– Давай, дорогой, – Сашка не терпелив, – вдвойне получишь за чекиста.

Хорошо, это уже по теме, можно ради этого забыть прежние разногласия.

– Но я же роли не знаю.

– Дорогой, – машет рукой Сашка, – прочтешь, а на сцене главное своими словами. Кто же текст проверять будет. Лады?

– Уговорил.

Жмет мне с усердием руку. Чуть, было, не оторвал.

А вечером, как обычно. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, революция, контрреволюция, народное дело, вся власть советам, партия – наш рулевой (это я так, к слову) и так далее.

Как таковой сцены не было, играли перед рядами стульев. Ну, женщины, уставшие от работы, это понятно, но нагнали и мужиков. Им больше место у пивной подходит, чем у театральных подмостков.

В тишине то и дело слышно булькание и крякание, это рабочий класс с трудовым порывом отмечает приезд артистов. И им глубоко по барабану. Какой там из себя Дзержинский, небольшой толстенький или длинный и худой. Бог с ним, главное, чтобы не мешал культурному досугу, и что он там несет какую-то околесицу, отдаленно напоминающую речи пламенного революционера. Главное не мешает принимать стакан за грядущий выходной день.

Сам спектакль большого интереса не вызывал. Видно, что парткому надо поставить очередную «галочку» в отсчете.

Народ оживился в момент, когда по ходу пьесы Владимир Ильич, а его играл Сашка, произносит: «Пить ужасно хочется».

Что мы там дальше говорили не помню, но вот один из рабочих в зале поспешно достает из-под стула бутылку, наливает полный стакан и подходит к нам. А я знаю Сашка-то это дело любит. Рабочий протягивает нашему вождю:

– Пожалуйста, Владимир Ильич, пейте на здоровье.

Поначалу Сашка растерялся, потом его лицо окрасилось улыбкой:

– Благодарствую, товарищ, – и тянет руку.

Э, думаю. Хрен тебе, Санек, сам подхожу ближе и отодвигаю Сашкину руку в сторону, сам подхватываю сосуд с прозрачной жидкостью:

– Вы знаете, товарищ, Владимиру Ильичу врачи не разрешают, а я за его здоровье выпью!

Боже мой, таких аплодисментов я не слышал больше никогда, да и сам спектакль запомнился надолго.

Мой любимый театр. Воспоминания

Игорь Мощицкий

Впервые я попал в театр во время войны, когда мне не исполнилось и шести лет. Город был в блокаде, все театры эвакуировались, кроме театра Музыкальной комедии, который расположился в старинном здании Александрийского театра. Моя мама, театралка со стажем, ходила туда исключительно на дневные спектакли, так как оставить меня было не с кем, а таких малышей вечером в театр не пускали – порядок был строгий. Зато мы ходили в театр бесплатно, потому что там работала мамина знакомая Галина Павловна Семенченко, с которой они вместе выстаивали в очередях за хлебом. Галина Павловна была нашей соседкой по дому, и у нее в комнате проживал настоящий попугай. Я хорошо запомнил висевший в кабинете администратора театра большой портрет Галины Павловны в образе графини Стаей с попугаем на плече.

Первый увиденный мной спектакль назывался «Сильва».