Мне приснилась война - Роберта Каган

На следующий день Мириам постучалась к Наоми в двери. Наоми открыла, держа Блюму на руках.

– Присядь, – сказала Мириам. Лицо у нее было серым, как пепел, глаза запали. Наоми опустилась на диван. Шошана на полу играла с Перл, лежавшей на одеяльце.

– Мама не проснулась этим утром. Я пришла тебе сказать, как только смогла.

– О чем ты? – воскликнула Наоми, не веря своим ушам.

– Мама умерла сегодня ночью.

– Умерла? Мама? От чего? Вчера с ней все было в порядке. – Наоми была слишком потрясена, чтобы заплакать. У нее так тряслись руки, что она боялась уронить ребенка, поэтому положила Блюму на одеяльце рядом с Перл.

– Я не знаю от чего. Знаю только, что осталась ночевать у мамы, чтобы она не была одна. Утром приготовила ей завтрак, но она не выходила из спальни. Я прождала около часа, думая, что она устала и отдыхает. Но она все не выходила. Поэтому я вошла к ней. И… нашла ее.

Плечи Наоми упали. Она обхватила голову руками.

– Я в этом виновата, – прошептала она. – Это моя вина.

Ее родители были старыми, и они болели, но Наоми была уверена, что это наказание за нарушенную клятву.

– Я иду домой. Мне надо отдохнуть. Я тебе сообщу, когда будут похороны, и расскажу все про шиву, как только буду знать, – холодно сказала Мириам. Она встала и вышла из дома Наоми. Наоми долго сидела и смотрела в стену, пока не заплакала Блюма. От детского плача она очнулась, подняла Блюму и прижала к себе.

Наоми с сестрой похоронили родителей, а потом вернулись в дом, где выросли, сидеть шиву следующие семь дней. Наоми ужасно мучило все, что произошло. Она не могла ни есть, ни спать, но и плакать почему-то не могла тоже. Единственное, что она делала, – сидела на ящиках, приготовленных для скорбящих, и глядела в пространство. В глубине души она считала, что стала причиной смерти родителей. И хотя она знала, что не должна рассказывать Хершелю о своих чувствах, она решила, что пришло время поговорить о них с Мириам. Соседи, знавшие Наоми всю ее жизнь, проявили доброту и щедрость. Все помогали готовиться к шиве. Каждый день приносили еду и сладости. Пани Сальцки, лучшая подруга матери Наоми, закрыла зеркала и приготовила воду и полотенца для тех, кто пришел с кладбища, чтобы они могли символически смыть смерть со своих рук.

Большую часть времени Мириам казалась слишком занятой, чтобы говорить. Но Наоми думала, что это непреднамеренно. Предполагала, что сестра просто старается занять себя, чтобы заглушить скорбь. На четвертый день шивы Мириам одна сидела на кухне. Она раскладывала для гостей печенье на блюде. Это печенье принесла из кондитерской одна из соседок. Наоми прошла в кухню поговорить с сестрой. Руки Мириам дрожали, когда она выкладывала печенье на любимое блюдо мамы. Волосы у нее растрепались, глаза покраснели от слез. Ясно было, что она скорбит. Но Наоми не подумала, что в скорби Мириам может повести себя резко. Она сильно злилась на сестру.

– Можно с тобой поговорить? – спросила Наоми.

Мириам развернулась и посмотрела прямо ей в глаза. Впервые за всю жизнь Мириам злилась на Наоми и от этого была жестока. Глухим, злым, нутряным голосом она сказала:

– Ты дала обещание Хашему, а потом нарушила его. Как ты могла? Это все твоя вина. Я говорила тебе порвать с Эли, но ты не послушала. И ты заставляла меня чувствовать себя виноватой, если я отказывалась помогать тебе, поэтому и моя вина тут есть тоже. Я была снисходительна к тебе с самого нашего детства, потому что ты всегда была тонкая, нуждалась в повышенном внимании… Ты была красивее… лучше меня…

Наоми покачала головой.

– Это неправда. Я не красивее и не лучше. Я слабее. И я слаба в том, что касается Эли. – У нее покатились слезы. – Знаю, я поступила плохо…

– Плохо? Это все, что ты можешь сказать? Позволь, я скажу, кто ты такая, Наоми! Ты пустая, эгоистичная девчонка, которая думает только о себе и своих желаниях, – выпалила Мириам. – Я сыта тобой по горло. Никогда больше не хочу с тобой говорить. Уходи! Убирайся с глаз моих!

Слова сестры потрясли Наоми. Ей показалось, будто ее ударили в живот, выбив из легких весь воздух. Несколько секунд она стояла, молча глядя на Мириам и надеясь, что та скажет что-то еще, как-то все поправит. Но Мириам не произнесла ни слова. Взяв блюдо с печеньем, она вышла из комнаты, оставив Наоми одну.

Наоми держалась подальше от Мириам весь остаток шивы, каждый день рассчитывая, что сестра с ней заговорит. Она не заговорила.

Наоми была уверена, что, если она не исполнит принесенную Богу клятву, последуют еще смерти и катастрофы. Расставание с Мириам было самым тяжелым, что она когда-либо переживала. Но Наоми понимала чувства сестры и знала, что, даже если пойдет к ней домой и будет стоять на пороге, умоляя ее впустить, Мириам ее прогонит.

«Моя сестра упрямая, а после смерти родителей стала еще упрямее и холоднее. Она во всем винит меня, и она права». Наоми чувствовала себя брошенной и одинокой, и разрыв с Эли казался ей невыносимым. Ей не с кем было поговорить. Хершель был занят на работе. Он ожидал, что она быстро оправится после смерти родителей, но у нее не получалось. Наоми задумывалась о самоубийстве. «Я наделала столько ошибок! Может, мне лучше будет умереть. Не придется порывать с Эли и видеть боль в его глазах. Не придется вставать по утрам, зная, что сестра меня ненавидит».

Она подумала про Шошану и близнецов. «Если я умру, кто будет растить моих дочерей, особенно теперь, когда Мириам не хочет иметь со мной ничего общего? Я не могу рассчитывать, что она возьмет моих девочек. Может, вся моя семья ей больше не нужна. И если Эли возьмет Шошану, на нее ляжет пятно от моей измены. Все в городе узнают, что она незаконнорожденная. Когда она достигнет брачного возраста, ей придется смириться, что ей достанутся в женихи наименее желанные кандидаты: больной мальчик или мальчик, у которого в семье психическая болезнь. Ее муж будет беден, и ей вечно придется бороться за выживание.

Если Хершель узнает правду, он выгонит Шошану. И это будет для нее ужасно, потому что она не знает другого отца. Эли был для