На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский

— Что верно то верно, — соглашается Лосев.

— То-то!

О мужестве и волевых качествах Горшкова у нас ходили легенды. И правда, это был исключительно талантливый и волевой инженерный начальник. К сожалению, его жизнь скоро оборвалась. Он погиб через несколько месяцев, во время наступления на Миусе, подорвавшись на немецкой противотанковой мине.

Последние дни немцы на отдельных участках в низовьях Дона, подтянув свежие резервы, контратакуют наши правофланговые части, но добиться ощутимых успехов им не удается.

Мы идем по дорогам, по которым с горечью отступали в начале войны. На пути встречаются знакомые города, деревни, и каждый из нас с волнением переживает эти встречи с немыми свидетелями недавних суровых боев и тяжелых неудач.

Невольно встает перед глазами беленький, заросший акацией Старобельск.

Каков теперь он? Неужели и его сожгли немцы? Нет, не забыть мне никогда ни первомайской демонстрации 1942 года, ни домика с голубыми ставнями, в котором собирались мои товарищи по оружию, ни тех бессонных ночей, проведенных в штабе бригады, когда мы ловили каждое слово, связанное с наступлением наших войск на Харьков.

Прошло с тех пор меньше года. А сколько воды утекло, сколько кровушки пролито! Но зато как возмужали и окрепли бойцы и командиры, наша армия, вся страна.

Полковник Держицкий, вернувшись с переднего края, зашел к нам в отдел. С мороза щеки у него покраснели, глаза, поблескивая, улыбаются. Видно, и ему нравится сегодняшний погожий день. Мы приветствуем Держицкого стоя, зная, что начальник штаба любит правила субординации.

— Товарищ военинженер второго ранга, — говорит он мне строго официально, — вы не подумали, какую новую задачу поставить управлению оборонительного строительства Косенко? Может, по-вашему, сидеть ему там, за Волгой, в Пологом Займище, до лета и строить никому теперь не нужный рубеж?

— Признаться, не подумал... Как-то замотался с переправами на Маныче.

— Жаль. Очень жаль, — еще более сухо отчеканивает каждое свое слово Держицкий и, сделав рукой жест, чтобы мы сели, спрашивает:

— А знаете ли вы, что на хутор Перегрузный прибыла в наше подчинение оперативная группа двадцать седьмого управления оборонительного строительства во главе с полковником Пруссом? Ей ведь тоже надо поставить задачу и притом незамедлительно.

— Как? Илья Ефимович появился в наших краях? — обрадовался Аралов.

— А почему только оперативная группа, а не весь УОС? — спрашивает, поглядывая на меня, Фомин.

— Не могу знать, — отрубил полковник. — Это дело Москвы, Михаила Петровича Воробьева. А вам я помогу, — уже более мягко сказал полковник. — Составьте боевые распоряжения; одно — генералу Косенко, чтобы он работы прекратил и к десятому февраля сосредоточился ну хотя бы в районе Сальска, а там видно будет... Может, к тому времени мы его на Северный Донец перекантуем. Другое — Пруссу. Он недалеко от Сталинграда, и это хорошо. — Держицкий сделал паузу и, поморщив свой открытый лоб, уже уходя, сказал: — О Пруссе надо подумать. Заходите вечерком, обсудим.

Едва за полковником прикрылась дверь, в нашей комнате сразу стало более чем оживленно.

— Как хотите, — размахивал руками охрипший Владимир Тандит, — а я прошусь к Пруссу на эти дни.

— Почему туда? — допытывается Аралов.

— Да потому, мой друг, что по глазам полковника я видел: Прусс со своей группой будет одним из первых в освобожденном Сталинграде.

— Ну и что же? Подумаешь, счастье!

— Эх, Паша! Не будь эгоистом. Свое счастье ты там нашел... Даже через Волгу к Ольге по тонкому ледку пробирался. А мне, значит, нельзя? Может, и я там отыщу свою жену.

Уже пробило девять часов вечера. Надо собираться на доклад к полковнику. Я знаю, что Николай Титович сейчас сидит у себя один, снял портупею и, расстегнув ворот гимнастерки, пьет чай. Конечно, что делать с оперативной группой Прусса, он уже решил, и я нужен ему только для того, чтобы убедиться в правильности этого решения. Но он давно думает о другом, более важном, и смотрит далеко вперед.

С этими мыслями я и вхожу к полковнику.

— По вашему приказанию прибыл...

— Ладно, ладно... садись. Завтра поедешь к Пруссу, а оттуда — в Сталинград. Есть сведения, что генерал-фельдмаршал Паулюс капитулировал.

В моем дневнике военных лет имеется такая запись:

«1 февраля 1943 года. Еще затемно офицеры нашего штаба разъезжались кто куда; полковник Держицкий с Тандитом на «пикапе» выехали на Северный Донец в район северо-восточней Новочеркасска, где войска генерал-лейтенанта В. Д. Цветаева должны не сегодня-завтра форсировать эту красивую реку; Петр Михайлович Пузыревский и мой мостовик Якубов взяли курс на Батайск. Туда же нацелена и понтонно-мостовая бригада подполковника Яна Андреевича Берзина; обеспечить форсирование Дона в районе Ростова — его основная задача. Я же на нашей полуторке, водимой все тем же Водянником, направился вместе с Араловым по дороге на Сальск, Котельниково и в Перегрузное, к полковнику Пруссу».

Мы ехали по основной фронтовой дороге, обслуживаемой дорожными частями, но нельзя сказать, что все на пути было гладко. Несколько раз простаивали из-за «пробок», буксовали на выбоинах разъездов и в конечном счете в Перегрузное попали только к вечеру.

Илья Ефимович Прусс встретил нас очень радушно.

— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойдутся, — приговаривал он.

После того как я передал полковнику приказ командования, он пригласил нас в столовую ужинать. Не знаю, то ли мы были очень голодны, то ли здесь и в самом деле вкусно готовили, но из столовой долго не хотелось уходить.

— Рассказывай, что слышно там, у вас в штабе? — мучает меня вопросами Прусс. — Как Иван Андреевич Петров, Держицкий? Кто и каков новый командующий?

— Командует нашим фронтом теперь генерал-лейтенант Малиновский. Я его еще ни разу не видел, он все в войсках. А Иван Андреевич что-то прихворнул и вообще последнее время частенько болеет. Тянет за него Держицкий.

— Ну, Николай вытянет, — так Прусс назвал Держицкого. — Этого старого понтонера мы давно знаем. Сам работать может и других заставит... Но утро вечера