Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

– Отвар бы нам из ятрышника сварить. Сможешь, бабушка?

– Уж как не смочь.

Опустил Иван на лавку мешок. Осторожно, чтоб не звенели, положил в плошку резаны в благодарность. Приласкал кошку, Алёшке кивнул: не томись, мол, проходи да помоги лучше. Алёшка мял-мял у порога шапку, а всё ж шагнул внутрь, поклонился:

– Здравствуй, бабушка…

– Здравствуй, здравствуй, милок. Да заходи, чай, не съем.

Оглядывался Алёшка, словно в сон попал: всюду травы висели, в котелке грибы кипели, мимо куры ходили. Цветов в горшках видимо-невидимо, кой-какие прям по стене вились вроде вьюна, да только не вьюн это был, а будто живые какие цветочки…

– Как у ведьмы лесной избушка, – шепнул Ивану, пока поставец кривой прилаживали ровнее.

Покуда грелась вода, покуда наузница слепая собирала по горшочкам, по мешкам тряпицы, да лозу, да ленты, суетилась с толкушкой да ножиками, Иван с Алёшкой пол успели вымести, чашки глиняные перемыть. Дивился Алёшка, что даже грязь тут в посудинах не как у людей: не сухая, не липкая, а вязкая, что ли, словно мазью вымазаны были плошки.

– Готово, Ванюша, – сказала наконец бабка. Подала Алёшке свёрток тряпичный, Ивану – горшочек, обёрнутый полотном. – Быстро скачите. Крепкий отвар вышел, а всё равно с каждым шагом силу теряет.

Незрячие глаза обратились к Алёшке, велела старуха:

– Матери сначала дашь, потом сёстрам, потом тёткам да бабкам. Потом только отцу да остальным мужикам. Понял ли?

– Понял, – выдавил Алёшка.

– По ложечке маленькой. А как в себя придут, оботрёшь сначала речной водой, потом тряпицу в отваре вымочишь и ещё раз оботрёшь.

– А хватит ли?

– Хватит, – усмехнулась бабка. – И сам, прежде чем в деревню войдёшь, ложечку не забудь выпить. И ты, Ванюша, не забудь!

* * *

Чуяли Белогузка и Сметко: торопятся седоки; мчались в Алёшкину деревню скорее ветра.

У реки дождь нагнал. Не хотели Алёшка с Иваном медлить, но какой дождь был! В трёх шагах ничего не видно. Такой ливень, словно небо в котёл превратилось, а река – в котелок. Бесновались волны, тащили вниз грязь, ил, стволы мелкие. Молодую берёзку тянуло с размытого берега, цеплялась берёзка кое-как корнями, качалась ветвями в воде. Река хлестала её снизу, ветер и дождь сверху били. Заглядевшись на это, пропустил Иван, как Алёшка свернул к мосту. Мост скрипел, ухал, ходуном над водой от ветра ходил.

– Стой! Снесёт его! – крикнул Иван, перекрывая рокот реки, летящие брызги.

– Успеем! – крикнул в ответ Алёшка, пришпорил коня.

– А ну, стой сказал! – гаркнул Иван, схватил Алёшкиного коня под уздцы. В последний миг успел; хрустнуло, грохнуло – и понесло мост в бушующем речном вареве.

Глядел Алёшка испуганно, дышал часто.

– Вот так же Рябиновый Дор смыло… Рядышком с нами стоял… И Глухари тоже под воду той осенью унесло…

А дождь раз – и прошёл, как не было. Утих ветер, отвело тучи, река потекла мягко, плавно, словно и не рычала только что. Выглянуло солнце, каменьями драгоценными блеснули на цветах капли. Алёшка с Иваном поворотили коней, поскакали вдоль реки до другого моста. А берёзку с берега утащила-таки волна. Плыла мёртвая берёзка, что невеста, по тихой речке, до самой переправы их провожала.

К закату добрались до Весёлых Чури́лок – правда, никакого веселья там нынче не было, одни собаки плакали по дворам. Ни мужика, ни бабы, ни голоса человечьего, ни дыма из труб… У ворот соскочил Алёшка с коня. Дрожал весь. Взял завёрнутый горшок у Ивана.

– Остыл совсем…

– Ничего. Хватит у него сил. Наузница своё дело знает, – ответил Иван. Ответил, а самому подумалось тут же: знать знает, а матушку спасти не сумела. – Ну, давай, что ли, по глотку́ прямо отсюда, ложек-то нет. И пойдём к сестрёнкам твоим.

– Сам пойду, – твёрдо молвил Алёшка. – Я тебе и так по гроб обязан теперь. А окромя того, что, коли заразу схватишь? Царь ведь ты будущий…

У Ивана во рту солоно стало от тоски и злости. По пальцам холод прошёл. Отшагнул Алёшка, поёжился, будто озяб, а Иван сказал сдержанно:

– Дай сюда. По глотку сделаем да пойдём.

– Царь же ты будущий! – чуть не плача, воскликнул Алёшка. Стояла за его спиной умирающая деревня, а сам он птицей уж готов был туда лететь. – Не могу я! Не пущу!

Иван сплюнул:

– Никакой я не царь! А коли царь – так слушайся: дай горшок и прочь с дороги!

Алёшка – что делать! – подал горшок. Развернул тряпки Иван, глотнул через край. Горькое оказалось питьё, колючее, драло горло. Сунул горшок Алёшке.

Привязали они коней у околицы и вошли в молчаливые Чурилки, где рыскала по дворам смерть.

Глава 11. Не ешь ягод чёрных

Долгими ночами перебирала Василиса память по зёрнышку: пыталась понять, как вернуть Гневу в Тень. Долгими днями просиживала в царской книжнице, ища разгадку. Вместе с Гневой ходила на торг, слушала, на что девки гадают, что старухи болтают, о чём гусляры сказывают в своих баснях и что скоморохи прячут в потешных своих песнях. Долгими вечерами перебирала травы в царицыных покоях, ища те, что походили на Тенные, прислушиваясь, силясь поймать эхо, нащупать нить… Хотела даже Гусиную дорогу позвать с неба, надеясь, что спустятся звёзды на миг-другой, укажут путь. Ничего не вышло; обессилела только, упала без памяти. Пришла в себя в Гневиной горнице; сама Гнева сидела рядом, прикладывала Василисе ко лбу душистую тряпицу.

Смочила в плошке, отжала. Снова на лоб положила. Спросила хмуро:

– Твоя поди? – И протянула свёрток в полотне с неприметным шитьём по краю.

Василиса глянула на свёрток, села, взяла в руки. Ещё не раскрыв, поняла, что́ это. Сотню лет не видела Тенеслова – с тех самых пор, как обронила девчонкой, а где оставила, сама не помнила. Деревня какая-то… С детворой бегала, кур гоняли… Батюшке потом рассказала о том, и уж как он сердился! А почему – так и не объяснил…

Воскликнула, развернув полотно:

– Как она у тебя оказалась?

– Вот уж не спрашивай, – горько усмехнулась Гнева. – А только решила я, что захочешь ты перечесть батюшкой писанное.

Голос царицы дрогнул. Василиса спросила:

– Откуда ты знаешь, что это батюшка мой писал?

– Горицвета сказывала. Матушка твоя. – Гнева отвернулась, сцепила на груди руки. Добавила сухо: – Подругами мы с ней были.

– Подругами… с матушкой… – проронила Василиса. Подкатил ком, горячо стало. С трудом протолкнула слова: – А