Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская

* * *

– Мне досадно, что в Петербурге пропала такая масса очаровательных старинных домов, потому что они были деревянные. Таким образом пропала почти вся русская старина, кроме церквей. Нам с вами нужно пойти на Петербургскую сторону, там еще есть прелестные деревянные домики кое-где, – говорил Леонид Ремину. Он курил сигару, облокотившись на стол, на котором стояли бутылки с ликерами и кофейный сервиз.

Дора напрасно ожидала их.

После осмотра Смольного Леонид повез Ремина завтракать к «Медведю».

В кабинете, несмотря на яркий день, было зажжено электричество, так как единственное окно выходило в полутемную залу, еще пустую: обычный час завтрака еще не наступил.

Леонид, пуская дым, пристально вглядывался в лицо Ремина.

Лицо это было бледно, черные брови нахмурены, а губы слегка закушены.

– Что сегодня с вами? – спросил Леонид. – Вы меня даже не слушаете.

– Ах, простите, – вдруг встрепенулся он. – Я задумался… да… вы говорили о деревянных постройках, это, конечно, жаль, что многое…

– Оставим то, о чем я говорил, – ласково почти нежно сказал Леонид, – поговорим о другом, о том, что меня огорчает и смущает. Я давно замечаю, что вы не в духе. Милый Алексей Петрович, верьте же мне – мне больно! Больно, что вы скрываете от меня что-то. А я чувствую, что это «что-то» мучает вас. Вы болеете душой и скрываете… А помните, как вы всегда стояли за откровенность? Неужели я не заслужил ее?

Голос Леонида задрожал, и он ласково положил руку на руку Ремина.

– Право, ничего, не стоит – просто нервы расшатались… – ответил Ремин, стараясь говорить беззаботно.

Леонид помолчал с минуту и потом заговорил опять:

– Странно, я сначала был против того, чтобы люди говорили другим о своем внутреннем мире. Мне казалось это скучным и бесполезным, но я заметил, что иногда от неоткровенности люди теряли свое счастье, и я понял свою ошибку.

Когда эти люди не знали, где их счастье, боялись ошибиться, это еще ничего, но ужасно, когда они чувствовали, знали наверное – и молчали!

Молчали! Прошли мимо и сознательно выбрали суррогат…

Однако, какой странный разговор мы завели. Толкуем о счастье! Будем говорить о чем-нибудь другом, постороннем… ну хоть о Варваре Анисимовне.

Рука Ремина слегка дрогнула.

– Почему именно о ней? – сказал он как-то неохотно.

– Я очень жалею, что вы начали было и бросили писать ее портрет, и теперь я решил подговорить папу Трапезонова заказать вам его – он согласится.

– Я не возьму заказа на портрет, я не портретист, я никогда не писал портретов.

– Вы удивительно схватываете сходство, я это сужу по вашим наброскам. Отчего вам не попробовать?

Я сам не знаю почему, но портрет Варвары Анисимовны засел у меня в голове, и если бы я был художник, я бы сейчас его написал.

Что-нибудь тяжелое, византийское кругом… Да, да Византия, тяжело-роскошная, с душными куреньями и золотой парчой, и эта женщина, полуобнаженная, с ее роскошным тяжелым телом, медленная от драгоценностей, надетых на нее… у запертой двери, покрытой тяжелыми металлическими украшениями…

Запертая дверь, хранящая какую-то душную тайну… Ах, как бы это было красиво!

Ремин молчал.

– Неужели вас не соблазняет написать Варвару Анисимовну в такой обстановке?

Я видел ее в бальном туалете, у нее такие руки и плечи, что вы придете в восторг. Женщины-зубочистки до смерти надоели и перешли уже на плакаты…

А ее глаза? Эти длинные, странные, загадочные глаза. А рот? Страстный, гордый и такой страшно-красный, что кажется раной на этом бледном лице…

Ремин как-то невесело рассмеялся.

– Право, можно подумать, Леонид Денисович, что вы влюблены в Варвару Анисимовну.

Леонид задумчиво сложил руки под подбородком и, смотря куда-то в пространство, заговорил тихо, мечтательно:

– Мне вспоминается одно стихотворение Майкова из его «Неаполитанского альбома», о королеве Иоанне… Я понимаю, что может явиться желание:

С ней, женой богатырей,

Испытать и пыль и негу

Нам неведомых страстей.

Ремин насмешливо и неестественно расхохотался.

– Ну, Леонид Денисович, мне кажется, что это говорите не вы, а какой-то гимназист!

Леонид все так же мечтательно посмотрел на Ремина и тем же голосом сказал:

– Гимназист? Вы правы. С ней чувствуешь себя как-то иначе, чем с другими женщинами. Чувствуешь себя мальчишкой, не смеешь шутить, не смеешь смеяться, чувствуешь что-то сильное, недоступное…

– Да вы влюблены в нее! – с тем же неестественным смехом сказал Ремин, вставая и делая несколько шагов к окну.

Внизу, в зале, уже почти все столики теперь были заняты. Через листья пальм, под самым окном кабинета, была видна парочка, очень нежно воркующая над блюдом устриц. Сверху видно было донышко пестрой шляпы с огромным эспри и лысину кавалера.

– Удивительно, – сказал Ремин нервно. – Все мужчины сверху кажутся плешивыми, вы наверно заметили это, смотря из ложи в партере.

Леонид смотрел на Ремина, нагнувшегося к окну, и вдруг решительно сказал:

– Да, я мог бы влюбиться в Варвару Анисимовну скорей, чем в любую из женщин, но я не из тех людей, что могут вздыхать понапрасну, а я наверное знаю, что она уже любит другого и…

– Кого? – резко обернулся Ремин к Леониду.

– Полноте, – произнес Леонид, лениво поднимаясь из-за стола. – Будто вы не знаете…

Такая девушка, как она, любит раз в жизни. Это не обычный тип наших дам и девиц, у тех любить – все равно, что выпить бокал вина: сегодня красного, завтра белого.

Я только удивляюсь вам, как вы… Однако поздно. Уже половина второго. Воображаю, как вам попадет от Додо.

Он позвонил.

Лакей подал Ремину пальто.

Леонид, стоя со шляпой на голове, надевал перчатки, держа палку под мышкой, и, когда лакей ушел, ворчливо сказал:

– Вот еще скверная русская привычка – всегда ходить в пальто, даже в самую сильную жару… И потом, что за страх перед соломенной шляпой… Вон вы боитесь расстаться со своим котелком, хотя и жарко и неудобно.

– Ну чего вы ко мне придираетесь? – улыбнулся Ремин.

– Придираюсь! Потому что вы меня злите сегодня. Вы сами проповедуете откровенность, а вот целое утро делаете вид, что не понимаете таких вещей, которые ясны как день.

Ремин слегка побледнел, но, ничего не ответив, хотел идти.

– Вы в мастерскую? – спросил Леонид.

– Да.

– А я к Трапезонову… Что же мне сказать ему насчет портрета?

Леонид посмотрел на Ремина.

– Я не возьмусь писать портрет, тем более что я его не успею кончить. Через месяц, надеюсь, развод Доры состоится, мы обвенчаемся и уедем.

– Очень жаль.

Ремин сделал