Мемуары - Станислав Понятовский

class="p1">Немного не доезжая до Петергофа, я приказал остановиться, и оставшуюся часть пути проделал пешком — в моём камзоле и серой шапке, надвинутой глубоко на уши. Меня могли принять за грабителя, и всё же моя фигура привлекала меньше внимания любопытных, чем экипаж.

Добравшись до бревенчатого дома, где многие кавалеры из свиты принца Карла размещались в низеньких комнатушках первого этажа, все окна которых были распахнуты, я решил не входить в дверь, дабы не встретить кого-нибудь, а влезть в окно своей комнаты.

Второпях, я перепутал окно и, спрыгнув с подоконника, оказался в комнате моего соседа генерала Роникера[57], которого как раз брили.

Он решил, что перед ним — призрак... Несколько мгновений мы пялились друг на дружку, потом тишина сменилась взрывами хохота.

Я сказал ему:

— Не спрашивайте, сударь, откуда я и почему прыгнул в окно. Но, как добрый земляк, дайте мне слово никогда обо всём этом не упоминать.

Он дал мне слово, я ушёл к себе и попытался заснуть, но тщетно...

Два дня прошли в жесточайших сомнениях. По выражению лиц я отчётливо видел, что моё приключение всем известно, но никто мне ничего не говорил. Затем великая княгиня нашла способ передать мне записку, из которой я узнал, что она предприняла кое-какие шаги, чтобы установить добрые отношения с любовницей её мужа.

Ещё день спустя великий князь с супругой и всем своим двором прибыл в Петергоф, чтобы провести там день святого Петра (29 июня по старому стилю, 11 июля — по новому), придворный праздник по случаю именин основателя этого места.

В тот же вечер во дворце был бал. Танцуя менуэт с Воронцовой, я сказал ей:

— Вы могли бы осчастливить несколько человек сразу.

Она ответила:

— Это уже почти сделано. Приходите в час ночи, вместе со Львом Александровичем, в павильон Монплезир.

Я пожал ей руку и пошёл договариваться с Нарышкиным. Он сказал:

— Приходите. Вы найдёте меня у великого князя.

И вот тут, поразмыслив немного, я и обратился к Браницкому:

— Хотите рискнуть прогуляться нынче ночью со мной по Нижнему саду? Бог весть, куда эта прогулка нас заведёт, но, похоже, всё кончится благополучно.

Он согласился, не раздумывая, и мы отправились в назначенный час в указанное место.

Елизавета Воронцова поджидала нас в двадцати шагах от павильона. Она шепнула мне:

— Придётся немного подождать... С великим князем там несколько человек покуривают трубки — и он предпочёл бы сперва избавиться от них.

Она несколько раз уходила, чтобы уточнить, когда наступит момент, которого мы ждали.

Наконец, она пригласила нас:

— Входите!

И вот уже великий князь с самым благодушным видом идёт мне навстречу, приговаривая:

— Ну, не безумец ли ты!.. Что стоило своевременно признаться — никакой чепухи бы не было...

Я признался во всём (ещё бы!), и тут же принялся восхищаться мудростью распоряжений его императорского высочества — ведь ускользнуть от поимки мне было невозможно...

Это польстило великому князю и привело его в столь прекрасное расположение, что через четверть часа, примерно, он обратился ко мне со словами:

— Ну, раз мы теперь добрые друзья, здесь явно ещё кого-то не хватает!..

Он направился в комнату своей жены, вытащил её, как я потом узнал, из постели, дал натянуть чулки, но не туфли, накинуть платье из батавской ткани, без нижней юбки, и в этом наряде привёл её к нам.

Мне он сказал:

— Ну, вот и она... Надеюсь, теперь мною останутся довольны.

Подхватив мяч налёту, великая княгиня заметила ему:

— Недостаёт только вашей записки вице-канцлеру Воронцову с приказанием обеспечить скорое возвращение нашего друга из Варшавы...

Великий князь потребовал, чтобы принесли столик для письма — нашлась лишь доска, которую и уложили к нему на колени. Он написал карандашом записку, настоятельно прося Воронцова всё исполнить, и вручил бумагу мне — вот она, передо мною, я сохранил оригинал. Там есть также несколько фраз, приписанных рукой его любовницы:

«Вы можете быть уверены в том, что я всё сделаю для вашего возвращения — поговорю со всеми на свете, и докажу, что не забыла вас. Прошу и вас не забывать меня, и верить, что я навсегда останусь вашим другом и готова на всё, чтобы служить вам. Остаюсь вашей преданной служанкой. Елизавета Воронцова».

Затем мы, все шестеро, принялись болтать, хохотать, устраивать тысячи маленьких шалостей, используя находившийся в этой комнате фонтан — так, словно мы не ведали никаких забот. Расстались мы лишь около четырёх часов утра.

Каким бы бредом всё описанное ни показалось, я утверждаю, что всё здесь безусловно верно.

Вот как началась наша с Браницким близкая дружба.

Начиная со следующего утра, все улыбались мне. Великий князь ещё раза четыре приглашал меня в Ораниенбаум. Я приезжал вечером, поднимался по потайной лестнице в комнату великой княгини, где находились, также, великий князь и его любовница. Мы ужинали все вместе, после чего великий князь уводил свою даму, со словами:

— Ну, дети мои, я вам больше не нужен, я полагаю...

И я оставался у великой княгини так долго, как хотел.

Иван Иванович осыпал меня любезностями. Воронцов — также. И всё же, у меня бывали случаи заметить, что далеко не всё обстоит так уж безоблачно — и надо уезжать.

Разрешением на отъезд я запасся заранее — пора было расставаться с Петербургом.

Путешествие моё протекало самым неблагоприятным образом. Все беды, способные задержать путешественника, приключились со мной. Так что лишь три недели спустя добрался я до Сиельце, куда родители переселились после смерти моей бабушки княгини Чарторыйской, скончавшейся 20 февраля этого года.

Глава седьмая

I

В том же августе 1758, после того, как я провёл несколько дней в Сиельце с родителями, они приказали мне ехать представляться ко двору в Варшаву.

Там я был принят, внешне, по крайней мере, лучше, чем ожидал. Король, смеясь, спросил меня восстановлен ли уже мир между великим князем и его супругой. Брюль, по своему обыкновению, рассыпался в любезностях и комплиментах. Его жена снова стала относиться ко мне по-матерински. Лишь дочь его, пани Мнишек, была со мной подчёркнуто холодна.

Я не мог понять в чём дело, и обратился к аббату Виктору, бывшему ранее гувернёром её брата. Бонвиван, типичный пьемонтец, Виктор ответил:

— Положитесь на меня.

И не прошло и трёх дней, как пани Мнишек не только сменила гнев на милость, но стала оказывать мне приём,