О крестьянстве и религии. Раздумья, покаяние, итоги - Леонид Иванович Колосов

А теперь расскажу, как мы жили в войну. На основе своей детской памяти, а она — как магнитофон.

В деревне, далекой от войны, в 120 км от железной дороги, почти через дом жили эвакуированные с Ленинграда, Москвы, Карелии, в основном, женщины с детьми. Так что количество людей в деревне почти не изменилось. Но выполнять прежние объемы работ удавалось не всегда. Часто оставались неубранными картофельные поля. И безмерно расплодились волки. До сих пор помню и представляю их вой в зимние ночи, растерзанных ими собак и следы в огородах.

Всю зиму мы чистили картошку, резали и сушили ее ломтики для отправки на фронт. Убранный сначала в снопы, а затем в скирды хлебостой зимой обмолачивали на молотилке с двухтактным двигателем. Старики с бабами и подростками возили на лошадях по санному пути полученное зерно или до железнодорожной станции Котельнич или поближе к пристани на Вятке — Сорвижи.

От государства деревня практически ничего не получала. Для освещения вместо керосина жгли как в средневековье лучину, нащепав ее предварительно. Вместо спичек пользовались ширкалом (два камня и куделя, отход при выделке волокна из льняной соломы). Но главным дефицитом и драгоценностью была соль. Как, где ее добывали, не знаю, но хранили ее, как зеницу ока. Не было мыла. В бане мылись щелоком (раствором золы), который потом долго смывали водой. Затем сами начали делать мыло, достав откуда — то щелочь (каустик), какой-то жидкий, не особо качественный. Из-за отсутствия мыла изрядно обовшивели, стали распространяться опасные заболевания. Периодически то у той, то у другой избы прибивались устрашающие таблички, чтоб мы туда не входили, так как там тиф. О смерти ближайших наших соседей я уже писал. Потери от тифа, туберкулеза и т. п. были, наверное, значительные, но точных данных, естественно, у меня нет.

Одежду и обувь изготавливали, как и многие сотни лет назад, сами из лыка, льна, кож и шерсти животных. Эти процессы от начала и до конца знаю. Крестьянам к такой жизни было не привыкать, и чего-то особенного мы в ней не находили. Самое тяжелое — похоронки, а еще хуже извещения о «без вести пропавшем» муже, сыне, отце, месяцами, а то и годами перед этим не получая писем от них с фронта. Рев женщин стоит в ушах до сих пор. Я помню все уже с 1942 г. и, мне кажется, помню начало войны, когда вся деревня с плачем провожала мужиков на фронт. Без митингов, без песен, а именно с ревом…

Особенно тяжело, жутко было женщинам, оставшимся с детьми. Не лучше и беспомощным старикам, отправившим на фронт своих сыновей — кормильцев (ведь никакой социальной помощи от государства крестьянам не было). [В нашей семье ушли на фронт четверо моих братьев. Но отец, 1890 г. рожд., непризывного возраста, остался. И это было самым большим моим счастьем в жизни. Практически все мои сверстники этого простейшего счастья не имели. Детство поэтому у меня девятого (последнего) ребенка было, пожалуй, самой счастливой порой жизни].

Что касается колхоза, то за работу он платил мало или не платил ничего. Все, что в колхозе производилось товарного — зерно и продукты животноводства — сдавалось государству.

Спасал огород, приусадебный участок, называемый у нас «осырок», на котором выращивали и зерно, и картофель, и овощи. И домашний скот: корова, теленок, свинья — поросенок, овцы, куры. Стационарный способ обмолота зерновых культур в колхозе позволял вдоволь обеспечивать скот не учитываемым госорганами продуктами — мякиной и соломой, особенно ячменя и овса.

Кроме того, за счет обилия заливных лугов и лесных полян обеспечивались сеном и колхозное стадо и многочисленное поголовье частного подворья. Сено государству также не сдавали. И народ, конечно, существенное время уделял собственному подворью, которое и обеспечивало жизнь. Большим подспорьем для нашей деревни было река Пижма с озерами и лугами, а также лес. Рыба круглый год. Ягоды всякие. Грибы. Съедобные травы («дикий лук» особенно). Я насчитал по памяти до 30 наименований трав, которые мы в детстве ели. Конечно, понос практически постоянный, но авитаминоз был исключен. Рыбу мы ловили, наверное, с 4–5 лет. Дикий лук даже на базар в с. Арбаж носили. Плоды шиповника для чая собирали мешками. Для свиней да и для себя собирали желуди, благо в пойме реки рос дубняк.

Надо сказать, что военное время по состоянию с едой не было чем-то особенным для крестьянства. Столетия приучили не удивляться и не отчаиваться, а искать и находить «суп из топора». Часто картофель без мужиков — то оставался не убранным, и весной из грязи мы его вытаскивали и пекли «тошнотики» — сытные лепешки, но с тошнотворным привкусом.

Были и положительные стороны, как ни странно и, кощунственно говорить при постоянных известиях о гибели наших мужиков. Ослаб идеологический пресс комсоветов. Меньше было уполномоченных. Больше самостоятельности в жизни крестьян и колхозном производстве. Колхозные собрания проходили очень серьезно. Крестьяне по-хозяйски решали насущные вопросы. Председателем был свой мужик — Новоселов Семен Никитич, Умный и деловитый, умеющий ублажить районное начальство и проводить их восвояси. Из-за этих «провожаний», правда, ослаб на алкоголь, и мог по неделе «пировать», ходить с гармонью и петь песни. Но, протрезвев, рьяно, лучше прежнего брался снова за работу.

В деревню снова вернулась религия. Ведь Сталин сказал: «Братья и сёстры». Был избран (или назначен?) патриарх. Не было только ни церкви, ни часовни. Но были две бывшие монахини — Паша и Зиновья (моя двоюродная тетя, мамина двоюродная сестра). Они осуществляли все необходимые службы. Наша мама неустанно молилась (и потом говорила, что только благодаря этому четверо ее сыновей вернулись живыми с фронта, пусть даже раненые). Заставляла и меня знать все небольшие молитвы, молиться утром и перед сном, после каждой еды. Читала сама и меня потом заставляла читать Ветхий и Новый Заветы, жития святых.

В деревне стали отмечать все церковные праздники, особенно Рождество и Пасху (по неделе). Летом церковные праздники сопровождались гуляниями по очереди в ближайших деревнях. В нашей деревне в Духов день, в Устье — в Троицу, В Куглануре — в Заговенье, в Пачах — в Ильин день и т. д.

Все это не могло не сказаться на моральной обстановке, климате. Перестали разделяться на «классы», появилась взаимовыручка, взаимопомощь. Делить стало нечего. А горе — общее. Надо выживать. Общими усилиями в школе в первых классах подкармливали детей, пусть даже кашей гороховой («гороховицей»). Для дошкольников