Умершие в мире живых. Европейские исследования - Коллектив авторов

посетители. Она притягивает к себе внимание, с одной стороны, как место поклонения «герою», с другой – как место ненависти. Надо отметить, что всплеск вандализма – как и развитие все новых косвенных его форм в интернете, – связанного именно с этой могилой на Лесном кладбище Мюнхена, начался в 2014 г. (Мищенко 2014). В данный момент в Сети можно найти видео, на которых могила не оскверняется в физическом смысле, но автор записывает видеообращение к Степану Бандере на его могиле и говорит о том, что он приехал сюда для того, чтобы сказать:

Крым наш! Так что можешь продолжать переворачиваться в могиле! А через полгода мы приедем еще раз для того, чтобы сказать тебе, что и Донбасс наш! (Русские туристы 2014).

Автор видео использует такой способ коммуникации, который связывает его не только непосредственно с захороненным, но и с живущими ныне почитателями Бандеры, и с его противниками. Данный способ коммуникации позволяет канализировать агрессию, направленную на широкий спектр явлений и участников, символом которых (и для которых) стал Степан Бандера.

Перспективы модернизации на постсоветском пространстве

Поскольку на постсоветском пространстве биопогребения пока не распространены, нам показалось интересным проанализировать их в социокультурной перспективе, оценить возможные последствия внедрения подобных практик в России, где также в последние годы набирают силу экологические движения. Это тем более актуально, что в соседних странах уже появились законодательные инициативы, легализующие биозахоронения.

Современные тенденции в развитии кладбищенского пространства и культуры захоронений интересно сопоставить с нашими наблюдениями в Эстонии. В 2018 г. мы провели обследование в столице и в ряде уездных центров в разных регионах Эстонской Республики, различающихся по составу населения и культурным особенностям. Доля русского населения в этих городах колеблется от 36 % (Таллин) до 2,5 % (Вильянди), что создает базу для формирования разных погребальных традиций с учетом взаимодействия не только этнических и конфессиональных компонентов, но и общеевропейских и глобализационных трендов.

В целом способы оформления кладбищенского пространства и отдельных захоронений в Эстонии ближе к западноевропейским стандартам (Tuulik 2013). Если сравнивать с российскими кладбищами в пограничных регионах, а тем более в глубине территории России, то сразу бросаются в глаза такие детали, как бóльшая регулярность и ухоженность кладбищенских территорий. Наблюдается также специфика оформления могил, например отсутствие могильных оград и надмогильных холмиков, а также необязательность знаков конфессиональной принадлежности на захоронениях. Заметны и отличия в культуре ухода за могилами, отражающиеся в составе приношений и атрибутике (например, в обязательном присутствии «фонариков» или свечей, вазонов для живых цветов или растений, фигурок ангелов и подобного). Эти элементы постепенно проникают и на российские кладбища, особенно в мегаполисах и крупных городах, поэтому их можно считать результатом глобальных культурных инвазий, связанных со стремительным развитием ритуальных бизнесов (ПМ2 Морозова И. А. и Шрайнер А. А.).

Среди важных особенностей эстонских кладбищ отметим наличие семейных (perekond) захоронений, нередко значительных по размеру (до 6 кв. м). Их возникновение восходит к XVIII в., когда было законодательно закреплено разделение на приходские «сады мертвых» (surnuaedadeks), лютеранские приходские кладбища, семейные захоронения и городские кладбища (Tuulik 2013: 76). В отличие от семейных захоронений Баварии, описанных нами выше и в большинстве случаев обозначенных небольшим надгробием с нанесенными на нем именами членов семьи, на эстонских кладбищах семейные участки могут достигать значительных размеров и для каждого погребенного обычно предусмотрена отдельная табличка с именем, фамилией и годами рождения и смерти. Это относится в первую очередь к провинциальным кладбищам Пярну, Вильянди, Раквере, в то время как на таллиннских кладбищах уже встречаются надгробия с несколькими именами, особенно когда речь идет о близких родственниках (супруги, их родители и дети) (Там же).

Аналогичную картину мы наблюдали и на Леоновском кладбище в Москве, где на одном надгробии размещаются иногда до десятка имен. Это «сжатие пространства», по-видимому, может сигнализировать о готовности кладбищ в больших городах на постсоветском пространстве постепенно эволюционировать в сторону экологических погребальных пространств, тем более что в большинстве случаев здесь есть так называемые исторические (старые, мемориальные) кладбища, которые давно служат местом прогулок горожан и местом посещения туристов. В Таллине это, например, Александро-Невское кладбище (эст. Tallinna Aleksander Nevski kalmistu), где захоронено множество выдающихся деятелей Эстонии, в Пярну – Старое кладбище (Vana-Pärnu kalmistu) c большим мемориальным воинским комплексом. При этом здесь существует устоявшаяся традиция кремирования. Впрочем, и в Эстонии, и в России погребения с трупоположением пока преобладают даже в больших городах, где есть крематории.

Если говорить о практиках, то специальные детские кладбища или участки кладбищ в Эстонии и в России пока не существуют, хотя детские захоронения, как и в Германии, обычно отличаются обилием различных предметов – от игрушек и фотографий с близкими до большого количества цветов (в России часто искусственных). Эстонские могилы прежде отличались от русских бóльшим аскетизмом и простыми геометрическими формами. На них обычно не было никаких рисунков-символов и фотографий, только имя, фамилия и даты рождения и смерти. Однако в последнее время наблюдается явное влияние на культуру эстонских погребений способов оформления могил выходцами из других постсоветских государств (русских, украинцев, белорусов, молдаван, армян). На надгробиях появились символические изображения, иногда связанные с профессией покойных (например, якорь или змея, обвившаяся вокруг чаши), а также фотографии или фотографические изображения, нанесенные на камень. В чем-то эти процессы напоминают тенденции в оформлении могил в Европе, где также в последнее время на надгробиях все чаще размещаются фотографии (Tuulik 2013: 76).

Вместе с тем в ходе опросов как в Эстонии, так и в России, при всем интересе к такому, пока экзотическому на постсоветском пространстве, способу похорон, как захоронение праха под деревом в лесу, практически никто (в том числе из молодежи) на прямой вопрос: «Хотели бы Вы быть похороненными таким образом?» – не ответил утвердительно. Возможно, это объясняется меньшей представленностью и активностью экологических движений в постсоветских странах, а также отсутствием явной озабоченности властей дефицитом площадей, выделяемых под городские кладбища.

Заключение

Рассмотренные нами тенденции развития кладбищенских территорий и типов захоронений в Европе (с акцентом на Баварии как весьма консервативном регионе Германии) демонстрируют разноуровневую и разнонаправленную динамику развития. С одной стороны, наблюдается постепенный отход от индивидуальных к коллективным захоронениям, в том числе не только семейным, как можно увидеть по экологическим лесным кладбищам. С другой стороны, наблюдается индивидуализация захоронений. Одним из элементов этого можно считать появление фотографий и иных изображений умерших, а также стремление к неповторимости и оригинальности устанавливаемых надгробий, что раньше обычно могли позволить себе только выдающиеся личности. В результате даже на участках с традиционными конфессионально маркированными надгробиями встречаются необычно оформленные могилы. Существует также тенденция к миниатюризации и анонимизации могил, обозначению захоронений небольшими плитками, собранными в единую композицию,