Корфу - Владимир Виленович Шигин

Академик Е. Тарле пишет: «На Кефалонии и на Итаке французская оккупация оставила больше следов, чем на островах Цериго и Занте. Дворянство здесь было полно жажды мести против тех горожан, которых подозревали или даже очень доказательно уличали в сочувствии “якобинцам”. Разъяренные враги этих оказавшихся в совсем отчаянном положении местных “якобинцев” жаждали немедленной расправы, жаждали крови. “Именитое” купечество острова, раздраженное прекращением морской торговли во время французской оккупации, этих несчастных “якобинцев” не только не защищало, напротив, старалось расправиться с ними. Кто были эти “якобинцы”? Трудно сказать в точности, по-видимому, представители довольно немногочисленной кефалонийской интеллигенции, может быть, также представители мелкой буржуазии, как это было в соседней Морее. Так или иначе, Ушакову на другой же день после его появления на Кефалонии были представлены все нужные документы для ареста и осуждения ряда лиц, заседавших в устроенном французами “муниципалитете” (вроде того “муниципалитета”, который французы устроили в 1812 г. в Москве) или подписавших прокламации во французском духе и т. д. Доносители имели все основания ждать, что Ушаков поступит так, как в подобных случаях поступали все без исключения австрийские и английские военачальники, то есть предаст обвиняемых “якобинцев” аресту, следствию, суду, казни. Но русский адмирал поступил иначе: “Адмирал Ушаков, входя в положение сих несчастных граждан, покорствовавших силе и действовавших, вероятно, более от страха, нежели из вредных намерений, не обратил никакого внимания на донос сей, а избавил мудрым сим поведением обвиненных не токмо от неминуемых гонений, но и от бесполезных нареканий”».

Разговор шел очень трудно. Местная аристократия прохладно отнеслась к гуманизму русского вице-адмирала. Присутствующие требовали забрать и поделить между собой все имущество изменников. Под шумок многие желали свести и свои личные счеты со старыми недругами. Недруги тоже готовы были постоять за себя и свое добро. Узнав об этом, Ушаков встревожился:

– Еще не хватало резни между своими!

Чтобы образумить наиболее кровожадных, Ушаков, не жалея времени, выслушал все обиды и претензии, а потом сказал:

– Мы всех бывших в сочувствии к французам уже простили и всех ваших жителей между собою примирили, а потому ничего у них отбирать не надлежит! В том мое слово твердо. А ежели кто из якобинствовавших провинился в весьма тяжких преступлениях, то его надлежит судить судом выборных судей. Однако полагаю я, что лучше все, что можно, простить, нежели наказать, дабы какой-либо несправедливостью не подвергнуть себя суду Всевышнего!

Речь Ушакова произвела на собравшихся большое впечатление, и те молча разошлись.

Когда вице-адмирал возвратился на «Святой Павел», Поскочин представил ему бывшего коменданта Кефалонии Ройе.

Француз изъявил главнокомандующему «чувствительнейшую свою благодарность за вежливое и человеколюбивое обхождение» капитана Поскочина, которого он именовал не иначе как избавителем, защитившим как его, так и всех французов от мщения.

– О, эти варвары так грубо со мной обращались, что некоторые даже сморкались в мою сторону! – жаловался он Ушакову. – Если бы не великодушные усилия вашего капитана, то я подвергся бы неминуемой и поносной смерти!

– Ну, теперь поверьте мне, никто больше на вас и сморкаться не станет! – отвечал ему вице-адмирал. – Вот все вы называете себя образованными людьми, но деяния ваши не таковы! Вы сами виновники ваших бед и пожинаете сейчас то, что посеяли раньше!

– Я вел себя, как следует исправному французскому офицеру! – возразил Ройе.

– А я вам докажу, что нет, – возразил Ушаков. – Вы поздно взялись укреплять вверенный вам остров, вы не сделали нам никакого сопротивления, не выстрелили ни из одного орудия, не заклепали ни одной пушки! Так воевать нельзя!

Ответить на это французскому полковнику было уже нечего.

Учредив на Кефалонии самоуправление, даровав амнистию всем якобинствовавшим, Ушаков, на всякий случай, оставил там и небольшой гарнизон.

Собрав местных старшин, сказал им на прощание:

– Ежели случатся беспорядки, будем усмирять силой. Однако по-доброму ко мне расположению здешних жителей такового неприятного дела я не ожидаю!

Забегая вперед, заметим, никаких «ослушаний» на Кефалонии более не произошло.

Теперь Ушаков решил брать курс непосредственно на Корфу. Но случилось иначе. Едва корабли, отойдя от острова, начали выстраиваться в походный ордер, вдалеке показалось посыльное судно под Андреевским флагом. Это был мичман, посланный капитаном I ранга Сенявиным из-под стен Святой Мавры. В своем послании Сенявин сообщал, что на острове большой гарнизон и мощная крепость, а потому ему своими силами не справиться. Прочитав бумагу, Ушаков помрачнел. Зная самолюбивого и независимого Сенявина, он понимал, что написать такое письмо того вынудила крайняя нужда, а если все обстоит так, то Сенявин действительно нуждается в помощи.

Как всегда, Ушаков самые сложные вопросы решал быстро. Часть эскадры во главе с Кадыр-беем он отправил вдогонку Селивачеву, который к этому времени уже должен был подойти к Корфу и начать блокаду, а с остальной частью кораблей сам повернул к Святой Мавре. С собой вице-адмирал вел два линейных корабля и два фрегата. Следом за нашими, как нитка за иголкой, неотступно держал Кадыр-бей со своими двумя линейными кораблями и фрегатом.

* * *

В те дни, когда эскадра Ушакова освобождала Ионические острова, на Черноморском флоте произошла большая трагедия.

Дело в том, что после ухода главных сил флота в Средиземное море оставшиеся суда были сведены в резервную эскадру. Когда же «Святая Троица» вернулась с полпути к Константинополю для ремонта, адмирал Мордвинов неожиданно отозвал с нее младшего флагмана Овцына, не послав никого Ушакову взамен. Контр-адмиралу Овцыну было велено крейсировать по Черному морю во главе резервной эскадры.

В октябре контр-адмирал Овцын, держа свой флаг на 46-пушечном фрегате «Царь Константин», вышел в крейсерство у берегов Крыма, отрабатывая совместное маневрирование. 11 октября на траверзе Балаклавы эскадра была внезапно застигнута жесточайшим остовым штормом и не успела укрыться в Севастопольской бухте. На этот раз судьба оказалась беспощадной к нашим морякам.

Флагманский фрегат «Царь Константин» вскоре после начала шторма получил сильную течь и множество повреждений. От ударов волн начали расходиться доски обшивки корпуса, и вскоре в трюме было полным-полно воды. Непрерывно работали помпы, но этого едва хватало, чтобы трюм не залило вообще. Контр-адмирал Иван Овцын и командир фрегата капитан-лейтенант (по другим данным, к этому времени он уже был капитаном II ранга) Иван Тригони делали все возможное для спасения корабля. Для уменьшения воздействия волн и ветра было принято решение спуститься по ветру на запад. На четвертый день держаться в открытом море из-за пребывающей воды стало невозможно. Через некоторое время удалось кое-как стать на якорь против устья Дуная в трех милях от берега.

Спустили два