Традиции & авангард. Выпуск № 3 - Коллектив авторов

– Как жизнь?

– Хорошо, с праздничком вас, – игриво ответила Настя.

Катя искренне поддержала этот тон и начала рассказывать про сюрприз, сделанный Колей на годовщину, – поездку в Питер, про шикарный отель, где они остановились на две ночи: какие там занавески, сколько телевизоров и как включается душ. Добавила, что ходила в часовню к Ксении Петербуржской и что тот, кто живет в Питере, должен каждый выходной туда ездить. Насте хотелось ответить на эту шпильку язвительным замечанием, но она не умела и терялась. «Туда и так полгорода ездит каждые выходные и куча иногородних», – лишь сказала она. Более того, Настя догадывалась, что Катина религиозность основана лишь на желании угодить свекрови: Анна Петровна верила в особую силу свечек из часовни и не признавала местных. Пару раз с поручением купить несколько штук приходилось ездить и Насте.

Коля тем временем молчал. Но только зашли в комнату, как он вытащил из-за пазухи бутылку водки и улыбнулся во весь рот. Настя взглянула на Сашино повеселевшее лицо и поняла, что просто так всё не закончится: Сашу как всегда споят.

Ужин был уже готов: четыре тарелки почти вплотную друг к другу по краям небольшого квадратного стола, в них по вилке, а по центру закопчённая кастрюля с куриным рагу и широкое блюдо с незаправленным овощным салатом. Теперь ещё и водка с краю, а к водке еле вместили мутные стеклянные фужеры и коробку сока девочкам для разбавления алкоголя. Коля сел по-хозяйски: расположившись на одной табуретке, будто занял собою всё пространство. Катя положила еду и себе, и мужу, отобрав ему побольше курицы.

– Ну, что же, ребят, за вас! – выставил вперёд свой фужер Саша. – Любите друг друга, детей рожайте и, в общем, чтоб всё как у людей! – подмигнул он, чокаясь. Коля с Катей чуть привстали и снова сели.

– Да, главное, чтоб навсегда, – добавила Настя, стараясь играть в веселое застолье. – Ну, у вас и будет навсегда, я не сомневаюсь.

Катя по-матерински, будто хвалят её сына, смотрела на Колю, принимая его обычную холодность. Он уже научился получать её любовь – в этом и была его любовь сейчас, такая же зависимая, как и у Кати, но по-другому, наизнанку.

Ели, пили, хвалили стол, алкоголь. Катя рассказывала новости про общих знакомых: Маша Тагарина, когда-то звезда их школы, родила в октябре, но не замужем – говорит, ребенок от певца, который с Москвы приезжал, но мало кто верит – по срокам не сходится. У Женьки, на хате которого часто отдыхали, отец умер, инсульт, молодой ещё, лет пятьдесят.

– Батя дома полы меняет, паркет класть хотят, – сказал Коля, – тебя вспоминают, говорят, жаль, ты в Питере, помог бы. Мать обратно зовет.

Саша хихикнул по-доброму.

Настя разозлилась. Она видела ту ниточку, за которую её Саша был привязан к дому и за которую его дергали.

– А ты, Коль, не помогаешь, что ли? – попыталась упрекнуть она.

– Поможешь тут – двенадцать часов как негр пашу, с этими коробками по лестницам туда и обратно.

– Он правда очень устает, мне его так жалко. Уже спать пора, а он всё разгружает, – убеждала Катя, вытягивая вперед шею. – Кстати, у меня ведь шоколадка есть! – неожиданно добавила она, хватаясь за свою сумку. Настя взглянула – ногти у неё были под цвет туфель, сиреневые. И тут только вдруг щёлкнуло в голове: Катя с Колей собрались сегодня в клуб и потащат их вместе с собой.

В течение следующего часа Настя сидела с кислым лицом. Саша же решил не принимать всерьёз изменчивость настроения и, не отвлекаясь надолго от фужера, тормошил её шутками. Почувствовав опьянение, он пересел на кровать, где уже на другой половине Катя расположилась на коленях у мужа, одной рукой обхватив его шею, а другой – удерживая бокал с разбавленной соком водкой.

– Насть, иди к нам, – позвала Катя.

– Да, ко мне на коленочки, – сказал Саша, будто всерьёз веря, что она сейчас засмеется, подойдёт, обнимет его, поцелует. Настя принялась мыть тарелки. Катя тут же начала всех собирать и говорить, что пора уже выходить, а то закроется метро; ещё раз спросила у Насти и услышала от неё тихое «идите, я остаюсь». Потом к ней подошёл Саша и крепко обнял сзади, зажав её локти. Настя поставила недомытую тарелку в раковину: «Отпусти, у меня голова болит». – «Так давай выпьешь, у тебя голова пройдет». – «Коль, забери Сашу и проследи, пожалуйста, чтобы ничего не случилось», – сделала она акцент на «пожалуйста».

Коля встал с кровати:

– Санёк, давай собирайся.

– Э-э-эх, – отпустил Саша руки и направился к выходу.

Как только все вышли, Настя отошла от раковины и села на кровать, разрешив себе поплакать, чтобы успокоиться. «Мать обратно зовёт, – пробормотала она. – Конечно, зовёт, а он и рад!»

Поднявшись, она начала сердито выливать из фужеров недопитый алкоголь. Ей противна была вся эта посуда, будто её вылизывали уличные собаки. Хотелось разбить всю вдребезги или выбросить из окна, только бы не оставлять на своей кухне.

Она вспомнила тот самый тяжёлый период в их жизни, когда чьей-то неведомой властью покатилось их ещё хрупкое счастье в пропасть. В сентябре, через пару месяцев после Настиного выпускного, Сашу определили служить в Дагестан. Хоть это место не было опасным, тётя взяла дело в свои руки, не слушая племянника, ещё глупого, неразумного, и отписала президенту: «Мальчик-сирота, родители погибли, когда ему было шесть лет. Прошу войти в положение и перенаправить Александра Макарова в безопасное место, поближе к дому…» Толком прослужить Саша не успел – только выдали форму и побрили голову, только сдружился он с двумя пацанами из глубинки, как письмо Анны Петровны дошло, хоть и не до адресата, но дело своё сделало: распоряжение по Александру Макарову поступило в часть. Майор с вмятиной на черепе приказал вернуть пограничную форму, бросил на армейца разочарованный взгляд и устало сказал «Свободен».

Направили в Великий Новгород, менее ста километров от дома, а оказался на чужбине. Переживал ещё долго тяжесть, нависшую между ним и сослуживцами – странными, непонятными ребятами, будто причастными к какому-то тайному знанию. Он просто не разделил с ними первый месяц учебки, а чудилось, что прохлопал важный обряд посвящения. Все знали, почему он здесь, а главное – он знал, что виноват, что выходит трусом. И сразу всё пошло наперекосяк. Каждый день он просыпался и засыпал ребёнком, которого мать бросила вдали от дома с чужими людьми. Ему казалось, что