Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

самым обрекая потенциальные «культурные элементы» оставаться в темноте и невежестве. Разложение общины, утверждал другой агроном, было полезным явлением, позволяющим профессионалу занять освободившееся место на руинах развалившейся формы социальной организации и смело насаждать новые формы коллективизма. Отсюда и формулировка данной антиобщинной концепции, распространившаяся практически по всей кооперативной и агрономической литературе — например, у Николая Катаева: «Падение русской общины является как бы моментом, содействующим развитию кооперации… Таков этот верный, простой и надежный путь, конечно, более надежный, чем какие-либо упования на скоропалительное “землеустройство”»[286].

Если формирование позиций относительно общины было осложнено конфронтацией агрономов с правительством, то враждебность сельскохозяйственных активистов к закрытым, исключительно сословным институтам и общинной администрации (миру) была явной и откровенной. Именно эти специалисты доказывали, что сословные учреждения, объединяя представителей различных профессий, заставляют всех подчиняться единодушию аморфного коллектива, не подпускающего к себе чужаков. М.З. Резников докладывал съезду представителей земств юга России, проходившему на Юге России в 1910 г.: «Обращение агронома к тысячеголовому “сходу” зачастую бывает впустую. “Сход”… представляющий собой собрание всей деревни, хозяйственной и бесхозяйственной, с бабами и детьми, сменяющийся постоянно в своем составе, не может воспринять того, что ему излагается, беседа или разрешение какого-либо вопроса невозможны и получается вместо лекции — зрелище». Работать с кооперативами, которые он сам учредил, совершенно «другое дело», и его усилия не пропадали даром. Московский участковый агроном оправдывал свою работу с кооперативами полным непризнанием общины: «Действовать через сельские общества не всегда возможно, так как сельское общество не является организацией, объединяющей лиц с одинаковыми хозяйственными интересами». Согласно воззрениям Маслова, учреждения, усиливавшие сословные перегородки, — например, сельские банки и Крестьянский поземельный банк, являлись архаическими пережитками сословной системы, которые должны быть заменены учреждениями для всех «трудящихся масс», а не только для представителей крестьянского сословия[287].

Весьма сильной была и враждебность к сельским сословным банкам, воспринимаемым в качестве основного соперника всесословных кооперативов. Когда инспекторы Государственного банка (а многие из них были опытными агрономами и экономистами[288]) встретились в 1911 г. на совместном совещании с земскими и государственными агрономами для планирования своей кооперативной работы, все присутствовавшие обвинили сельские сословные банки в развращающем воздействии на население и согласились с необходимостью ослабить опасное влияние этих учреждений. Земские агрономы на той же конференции потребовали предоставить им равные с инспекторами права в расследовании деятельности сословных банков, приводить в порядок их дела или закрывать их и заменять кооперативами. Инспектор, служивший в Тамбовской губернии, писал в 1910 г. в отчете по начальству, что агенты на местах предпочитают работать с кооперативами, поскольку инспекторы и агрономы имеют возможность вмешиваться в их дела и действовать «солидарно». Участники Съезда инспекторов 1907 г. утверждали, что сословные банки не способны «развиваться», поскольку работают с крестьянами в целом и не разрешают инспектору избавляться от «нежелательных элементов» (например, деревенских богатеев). Эти банки создали исключительно крестьянскую, спаянную внутренним единством общность, которая препятствует проникновению в деревню таких важных качественных признаков, как рациональность и эффективность[289].

Кооперативы должны были строиться на руинах разлагавшегося крестьянского сословия, причем все оппоненты сошлись на том, что крестьяне — продукт своего сословия — не могут самостоятельно осознавать себя или управлять собой. Чуть ли не столь же важной составляющей крестьянской жизни, как «сельское хозяйство» и «экономика», стал и благожелательный надзор профессионалов. Даже само слово «кооператор» все реже стало обозначать крестьянина, члена кооператива; оно относилось скорее к опытным инструкторам, агрономам, инспекторам мелкого кредита и целой армии тех «независимых общественных деятелей», которая наводнила научные центры (Вольное экономическое общество, Петербургское отделение Комитета о сельских ссудо-сберегательных и промышленных товариществах и т. п.), училища и крупные агротехнические общества. Когда глава Государственного банка приветствовал участников Совещания агрономов и государственных инспекторов в 1911 г., он назвал это важное событие встречей двух новых «культурных сил» — земского агрономического персонала и кредитной кооперации; никого не смущало то, что рядовые члены кредитных кооперативов вообще не присутствовали в этом высоком собрании, поскольку сами инспекторы как раз и представляли кооперативы. В протоколах же Совещания крестьяне значились просто как «крестьяне», а также как «население», «члены» и «масса»; иными словами, использовались термины, которые помогали избегать приписывания крестьянам каких-либо личностных и индивидуальных черт[290].

Агрономы-практики, вопреки опыту Западной Европы, старались активно использовать свою власть открывать и закрывать кооперативы, финансировать их и отзывать ссуды, удалять некоторых членов, назначать и увольнять членов правлений; по мнению кооперативных специалистов-теоретиков, это объяснялось только наличием «некоторых различий чисто общекультурного уровня немцев и нас». Россия, как выразился один из агрономов, это «не Дания и даже не Австро-Венгрия», где крестьяне сравнительно более «культурны». На Первом Всероссийском кооперативном съезде 1908 г. агрономы из Полтавы, Харькова, Саратова и Перми заявили, что без вмешательства некрестьян кооперативное движение не сможет ни появиться, ни выжить. По их словам, на плечах «интеллигенции» лежит вся работа: дела идут хорошо, пока «интеллигент» на месте, но стоит ему по той или иной причине удалиться — и кооперативные общества чахнут или прекращают работать до прибытия его преемника[291]. В.В. Хижняков, специалист по кооперативам Московского земства, отвергал даже робкие оговорки о возможности появления какой-либо «крестьянской самодеятельности»: «Кооперация у нас пока насаждается, а не вырастает сама путем самодеятельной инициативы населения. Вследствие некультурности населения и отсутствия у него необходимых навыков, наша кооперация еще нежный цветок, требующий приложения искусных рук и тщательного ухода за собой. Поэтому ее возникновение и успешное развитие стоит всецело в зависимости от наличия местных интеллигентных сил, увлеченных делом кооперации и способных ее взращивать и ею руководить»[292]. Конечно, одни крестьяне были более «развиты» и готовы к участию в кооперативах, чем другие, что и отметил Макаров в своей классической работе о сибирском кооперативном движении. Однако даже в Сибири, где крепостное право никогда не существовало и не имело возможности обезличивать крестьян, проявлялись некоторые «недочеты» кооперативного дела, требовавшие постоянного присутствия инспектора или интеллигента. В итоге кооперативы «опираются на русское крестьянство, которое, хотя бы и сибирское, еще так далеко от нужной для технического прогресса минимальной культурности»[293].

Кооперативы были своего рода «рычагом», призванным перевернуть закрытую от всего мира деревню, «мостом» к другой культуре, — а заодно они существенно повышали значимость агрономов. А авторитетность была весьма важным качеством для чужака в недоверчивой крестьянской среде. Возьмем, к примеру, кризис доверия, который произошел, когда участковый агроном Фридолин занял свое первое служебное место в Петербургской губернии в 1904 г., решительно намереваясь разговаривать с крестьянами «как учитель». Во время чтения крестьянам лекции по ботанической классификации растений он не смог