К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

class="p1">К тому времени я изрядно всем поднадоел и прежде всего моим коллегам гроссмейстерам. Сколько времени можно восседать на шахматном троне? Времена Ласкера, Капабланки и Алехина прошли. Втроем они правили шахматным миром в общей сложности 50 лет. Теперь это невозможно, чемпион окружен авангардом гроссмейстеров различных поколений (все они моложе чемпиона), и каждый из этих преуспевающих бойцов жаждет стать шахматным королем. Задача — стащить наконец чемпиона мира с пьедестала, а там между собой гроссмейстеры как-нибудь разберутся...

Матч-реванш со Смысловым всех очень встревожил. Смыслов в матче 1957 года победил, и победил блестяще, а что же было через год? И гроссмейстеры заработали — незаметно, потихоньку. Бомба разорвалась на конгрессе ФИДЕ 1959 года в Люксембурге. Президенту Рогарду — читатель не забыл, вероятно, событий, которые происходили четыре года ранее на конгрессе в Гетеборге, — вполне по душе пришлись настроения гроссмейстеров относительно права чемпиона на реванш. И Рогард решился на поступок, плохо сочетающийся с обычными для него строгими правилами процедуры. Он «неожиданно» поставил на обсуждение вопрос об отмене матч-реванша, и генеральная ассамблея отменила это соревнование.

Я об этом узнал постфактум. Конечно, это решение было направлено против творческого начала в шахматах; матч-реванш потенциально защищал шахматный мир от чемпиона, который мог и не заслуживать этого звания. Шахматы нуждаются в стабильном, настоящем чемпионе. Как же можно обеспечить это без матч-реванша, если чемпион может (в соответствии с правилами) потерять свое звание только потому, что серьезно заболел во время матча?

«Антиботвинниковский закон», — писал об этом решении конгресса британский журнал «Чесс»; и тем не менее я лично был рад этому закону, сколько десятилетий можно жить в напряжении? Поэтому я и не протестовал против отмены реванша.

Нарушив процедуру и не оповестив заранее о включении этого вопроса в повестку дня конгресса, Рогард тем не менее не стал менять правил, утвержденных на трехлетний цикл 1958—1960 годов — на этот срок матч-реванш был сохранен.

Весной 1960 года матч на первенство мира начался. Таль широко пользовался своими отличными практическими качествами: заставлял меня записывать ход (по Бронштейну), ловко использовал мои цейтноты, но главное — по возможности малой позиционной ценой стремился получить активные и подвижные фигуры. Если это ему удавалось, я был беспомощен... Меня поражало, что партнер, вместо того чтобы играть «по позиции» (так меня учили еще в молодости), делает с виду нелогичный ход; логика его имела сугубо практический смысл — поставить партнера перед трудными задачами. Воздадим Талю должное: когда партнер ошибался, Таль находил изящные и неожиданные решения.

По сути дела, мне удалось хорошо выиграть лишь одну партию — девятую (а всего две!"). Хотя после этой партии счет в пользу Таля был минимальным, но в дальнейшем мой партнер или доминировал, или я не пользовался подвернувшимися возможностями. Таль заслуженно победил, в этом матче он был явно сильнее своего партнера.

Матч закрывал вице-президент Марсель Берман (Франция) — Рогард с 1956 года так ни разу и не посетил Советский Союз. Был Берман уже неизлечимо болен, через три месяца его не стало; он, вероятно, догадывался, что обречен. При этих обстоятельствах можно было поверить его искренности: Берман воздал мне должное не только как шахматисту, но и как спортсмену. Это было весьма трогательно. Познакомились мы с ним на конгрессе в 1949 году, тогда я дал сеанс сильнейшим шахматистам Парижа, и в благодарность Берман передал для моей жены флакон духов таких размеров, какого не пришлось мне видеть ни ранее, ни позже!

Итак, второй и последний раз я получил право на реванш. Нужно ли его использовать?

После матча (как и в 1958 году) все партии были разложены по полочкам. Я удивился своей слабой игре. Когда анализируешь партии, не учитывая цейтнота, азарта борьбы и прочих особенностей шахматного соревнования, все предстает в ином свете. И решил я играть, работая в двух направлениях: 1) пойти на выучку к Талю и стать хорошим, хитрым практиком и 2) подготовить такие начала и связанные с ними планы в середине игры, когда борьба носит закрытый характер, доска раздроблена на отдельные участки, фигуры малоподвижны; пусть объективно позиция у меня будет хуже, но тогда свои быстродействие и память мой партнер не сумеет использовать (а мое понимание шахматных позиций сможет сказаться). Но до матч-реванша предстояло еще одно соревнование — Всемирная Олимпиада в Лейпциге.

Играли мы в помещении Лейпцигской ярмарки. Помещение длинное и узкое, неудобное, когда партия вызывает большой интерес, удобное, если участники не пользуются вниманием зрителей. Слава богу, я относился ко второй группе, но все же сыграл две хорошие партии — белыми против Шмида (ФРГ) и черными против Нейкирха (Болгария). К первой группе участников относились, конечно, и Таль, и Фишер. Когда они встретились — было столпотворение.

Шахматный союз ГДР отлично провел Олимпиаду.

К участникам относились весьма внимательно. В выходной день в местном театре правительство устроило грандиозный банкет. Столы советской и американской команд были рядом; вместе пили, вместе веселились и вместе направились восвояси в гостиницу «Астория». Опытный журналист Флор, конечно, шел рядом с юным Фишером: «Бобби, не собираетесь жениться?»

«Да, — отвечал подвыпивший Фишер, — думаю скоро купить жену».

«Купить?!»

«Да, купить — мне сказали, что на Востоке можно купить неплохую жену за 200 долларов, ну а за 500 — первый сорт...» Таким был Бобби в 17 лет!

Во время Олимпиады в Лейпциге гастролировал Давид Ойстрах и, конечно, приходил на игру. Ойстрах имел первый разряд, играл осторожно и обладал неплохой техникой. В 1937 году он выиграл матч у С. Прокофьева — матч происходил в ЦДРИ и широко афишировался по Москве. Дружны мы были с Ойстрахом с 1936 года, но никогда ранее не встречались за рубежом. На чужбине обычно возникают наиболее короткие отношения — когда вместе обедали мы с Давидом Федоровичем, понял я, как он доверительно ко мне относится.

Олимпиада снова кончилась победой советской команды. Как всегда, советские гроссмейстеры должны были выступать с сеансами.

Подходит наш капитан Л. Абрамов: «г-н Грец очень просит вас прочесть лекцию в Университете имени Гумбольдта в Берлине» (Грец был директором Олимпиады).

«О чем?»

«О машинной игре в шахматы».

«Не могу, это требует большой подготовки».

«Да что вы, Грец говорит, что это займет минут двадцать».

Я неосторожно дал согласие. Но по приезде в Берлин выяснилось, что надо представить письменное сообщение, которое будет переведено на немецкий. Мне нужно будет прочесть на выступлении первую и (после чтения переводчиком лекции на немецком) последнюю фразы. Отступать было некуда. Утром