В красном стане. Зеленая Кубань. 1919 (сборник) - Илья Григорьевич Савченко

В городе не то. Город белый хлеб считает уже лакомством. Здесь и черный хлеб приходится раздобывать с трудом. Мясо редкостью стало в самих зажиточных семьях. Чай в городе пьют без сахару, без молока, без масла…

Квартиры все уплотнены. Буржуев потеснили. Семья в пять – шесть человек ютится в двух комнатах, а остальная часть квартиры отдавалась бескомнатным пролетариям. Квартирная комиссия определяла необходимую обстановку для реквизированных комнат, причем в число необходимого включалось все лучшее и ценное, если только это лучшее и ценное не было уже вывезено из квартиры в первые дни большевицкой власти.

В городе назначались реквизиционные недели: неделя белья, неделя обуви, неделя кроватей, неделя художественных вещей. Это означает, что в течение недели все дома в городе будут осмотрены, и если идет неделя белья, заберут все лишнее белье, считая лишним все, что превосходит объявленную большевиками норму. В неделю обуви отберут обувь…

Недель этих город пережил немало. Тайно, ночью, все, что можно было зарыть, зарывалось в погребах, дворах, на чердаках или вывозилось на сохранение в ближайшую станицу к знакомым казакам, где реквизиционных недель большевики не устраивали. Здесь охотились не за бельем и художественными вещами, а за более необходимым – за хлебом.

Побывал я в один из моих наездов в Екатеринодар на своей квартире, в которой жил еще в период моего легального пребывания в Екатеринодаре. Это было еще в апреле, когда я только-только выписался из лазарета, на койке которого был взят в плен. Здесь знали, что я белый офицер, что я в плену. Визит сюда был по меньшей мере неосторожен. Но в одном я был уверен: здесь меня не выдадут. Тянуло же меня сюда другое…

– Вы? – удивилась моему появлению хозяйка дома, принявшая некогда трогательное участие в моей судьбе.

Начались расспросы: как, каким образом я в форме, красная звезда на фуражке и пр.

– Командую дивизионом…

– Ну, знаете, от кого, от кого, но от вас я подобного хамелеонства не ожидала… Хотя вы и красная персона, но все же скажу вам, что это нечестно… Вот так-таки всеми буквами н-е-ч-е-с-т-н-о… Ваши друзья расстреливаются в концентрационных лагерях, томятся в чрезвычайках, а вы… Вы красный командир…

Сестра хозяйки, милая барышня, которую мне-то и хотелось главным образом повидать, тоже не преминула заметить укоризненно:

– Я вас не таким себе рисовала… Первое мая и вот теперешний ваш вид…

«Сам» ходил по комнате, крутил хохлацкий ус и не разговаривал совсем; он изредка только поглядывал на меня тяжелым, брезгливым взглядом.

Это были люди, которым можно было довериться и раскрыть тайну, да и тяжело было здесь играть роль хамелеона…

– Я очень рад, что вы остались все теми же хорошими людьми, ненавидящими большевиков. Но и я остался тем же белым офицером… То, что вы видите сейчас, – эти нарукавные нашивки, красную звезду на фуражке – это маскарад… Я в Красной армии нахожусь как разведчик…

Я рассказал о своем аресте после неудачной попытки восстания 1 мая, о суде надо мной, о смертном приговоре, о моем побеге из Чеки, рассказал о своих скитаниях в плавнях и о том, как и для чего я вступил в Красную армию.

После моей исповеди гнев сменился на милость. Я был и обласкан, и благословлен на работу. Им же я оставил адрес родных на тот случай, если со мной что-нибудь случится, и заручился их согласием припрятать меня, если в этом встретится надобность. Вообще неожиданностей могло быть немало, и было очень хорошо, что была квартира со своими людьми, готовыми помочь в беде.

«Сам» был до большевиков богатым человеком и вел крупную торговлю хлебом, теперь же он служил в Совнархозе, или в Совнархаосе, как он его называл.

– Пришлось идти на службу… Есть хочется… Меня ведь реквизнули всего, нищим сделали… Да и потом это спасает меня от так называемых общественных обязанностей по очистке городских нечистот, советских отхожих мест и прочей прелести. А вот женская половина моет полы в Совнархаосе…

Дамы были вне себя. Каждый день они являлись на сборный пункт и партиями, под командой милиционера гнались на мытье полов в советские учреждения. Освобождались только роженицы и имеющие грудных детей. Некоторые, чтобы уклониться от общественных обязанностей, через знакомых врачей раздобывали свидетельства о беременности, но это не всегда помогало: квартальный комитет назначал иногда переосвидетельствование, и тогда получался совсем скверный анекдот: псевдороженицу предавали суду за саботаж – ее ждала тюрьма или другие советские меры ограждения общественной безопасности.

«Не работающий – не ест», – говорила трудовая Республика Советов, и, чтобы провести эту теорему в жизнь, все население города было разделено на категории. Кто не работал в советских учреждениях, относился к категории, которая нигде ничего не могла купить. Чтобы получить право на питание, надо было чем-то и как-то служить советской власти. Мытье полов позволяло требовать право на питание. Красные хотели видеть граждан за работой на советскую власть. Они не допытывались, сочувствует ли гражданин начинаниям советской власти; «како веруеши» их перестало интересовать. Но всякий уклоняющийся от работы в советских учреждениях рассматривался как паразит, как притаившийся противник, как контрреволюционер. И чтобы знать этих уклоняющихся от работы на советскую власть, чтобы иметь их на постоянном учете, Кубанский революционный комитет ввел квартальную статистику. Каждую неделю председатель квартального комитета представлял Кубанскому революционному комитету именной список своего квартала с отметкой против каждой фамилии: «продком», «рабконтроль», «культпросвет», «худстуд», «не служит нигде»… Отмеченные «не служит нигде» подчеркивались красным карандашом и брались на учет Особого отдела. Почему не служит? На какие средства живет? Чем занимался до прихода большевиков? Саботажника начинали беспокоить бесконечными вызовами на допрос, обысками. Квартальному комитету вменялось в обязанность всех, кто «не служит нигде», употреблять принудительно на общественные работы. Не хочет работать в учреждении как чиновник, работай как уборщик этого учреждения. И только исключительно твердые люди выдерживали себя и находили силы мыть клозеты, покупая этим возможность не превратиться в совработника. Таких твердых и упрямых людей было очень немного – единицы, но они были. Масса же городская, толкаемая голодом, обысками, советскими клозетами и заплеванными лестницами, которые надо было мыть и чистить, шла работать на своих врагов.

Большевики ценили опытных чиновников старого режима. Без них советские канцелярии превращались в бумажный водоворот, разобраться в котором было делом мудреным. Опытные руки чиновников создавали большевикам настоящие канцелярии, с архивами, входящими и исходящими. Крупные чиновники занимали