Янтарное побережье - Анджей Твердохлиб

Перевод И. Русецкого.

Тухольские боры

На древках сосен вымпел неба

от выстрела взметнулась сойка

яркий свет наискось хлестнул

эхо застыло во мху

Это воспоминанье

ведь не было нас в ту ночь

когда их пригнали всех пятерых

и каждому пулю в лоб

Лес укрыл трупы обнял корнями

стер ржавую кровь с висков

и вознес ее белой тучи орел

над колючим лесным пьедесталом

в иное время

Перевод И. Русецкого.

Мадонна

Мадонна Микеланджело

Мадонна с картона да Винчи

Мадонна Вита Ствоша

Мадонна у сельской дороги

Тысячи изображений

Миллиарды матерей

Женщины Рима Флоренции

И Освенцима

Не изваяния

Не картины

И не иконы

Матери

Мама — старушка моя вся в морщинах

Моя Мадонна

Перевод И. Русецкого.

Анджей Твердохлиб

На той стороне улицы

Та весна началась как обычно. И не было никаких надежд, будто она принесет с собой что-то новое. Но то новое, по-крайней мере для меня новое, казалось со стороны банальным.

Окно моей комнаты выходило на улицу, серую и неинтересную, как всегда в конце зимы. Всякий раз, когда я видел каменные дома на той стороне улицы, меня охватывала тоска. Стены были под стать улице — серые, грязные, обшарпанные. Прожив здесь три года и приобретя некоторый опыт, я знал, что через месяц их прикроет пышная зеленая листва растущего под моим окном каштана. Пока же голые ветки только нагнетали тоску.

Приближалась середина апреля. В домах на той стороне улицы уже распахивали окна, и с каждым днем открытых окон становилось все больше и больше. По утрам на подоконниках громоздились горы перин и подушек. Хозяйки делали предпраздничную уборку. Под вечер в окнах появлялись мужчины: глядя бездумно куда-то вдаль, они курили, временами вели неспешные соседские разговоры.

По внешнему виду я знал почти что всех. Раньше даже развлекался, стараясь отгадать, кто кем работает, чем интересуется. Они были для меня частью улицы, как, к примеру, забытая кем-то груда кирпичей перед домом номер двенадцать, газетный киоск или гипсовый Аполлон на крыше одного из домов, неизвестно откуда и зачем попавший туда.

Каждый день, вернувшись из консерватории, я, как и все мужчины, подходил к окну и тупо смотрел на улицу. Правда, недолго, времени было в обрез. Как-то в ясный, почти весенний день я заметил, что напротив, в старом четырехэтажном доме, прямо напротив моего окна, поселилась новая жиличка — девушка лет двадцати, а может и моложе. У нее были длинные каштановые волосы, а лицо как у кинозвезды, самой что ни на есть красивой. Как только она появлялась в окне, я бросал все дела и любовался ею. Говорю же, все выглядело банальным — ведь красивых девушек на свете сколько угодно. Даже пошловатым. Но в то же время и сентиментальным, поскольку я совершенно не намеревался заводить с ней шуры-муры.

Целую неделю потратил я, чтобы обратить на себя ее внимание — и при этом, опять же, без всякого намерения завлечь. Так, что-то вроде знакомства на расстоянии, какая-то ниточка. Мы обычно стояли каждый у своего окна, друг против друга, но ни разу, даже на мгновение, она не остановила на мне взгляд. Теряя терпение, я прибег к уловке. В эту пору дня я проигрывал различные упражнения для пальцев. А тут начал барабанить на пианино старые и новые шлягеры.

Сидя за пианино и поглядывая в окно, я подметил, что эта музыка ее заинтересовала, хотя для меня-то, студента третьего курса консерватории, это была никакая не музыка, так, глупость. На дворе уже сгущались сумерки, но я все же мог убедиться, что она слушает с удовольствием.

Я перестал играть и подошел к окну. Девушка с минуту смотрела на меня, потом улыбнулась и пробежала пальцами по подоконнику, как бы прося сыграть еще.

Я улыбнулся в ответ и, усевшись опять за пианино, начал играть «Гуантанамеру». Играл долго, с вариациями, минут, наверно, десять. Стало совсем темно, и я не мог видеть ее лица, но надеялся, даже был уверен, что она слушает.

Итак, со шлягеров начался новый этап, не менее банальный, чем предыдущий. Теперь каждый день, возвращаясь домой, я радовался, что снова увижу свою соседку. И каждый день, стоило ей подойти к окну, я выдавал часовой концерт. Начинал с «Гуантанамеры» — это было как бы нашим позывным — и кончал той же мелодией. Затем принимался за упражнения, ибо к своей учебе относился очень серьезно.

Комната у меня была паскудная; я и снял-то ее только из-за пианино. Инструмент был доведен до ручки, так что мне пришлось вложить немало своих средств и труда, пока я не привел его в более или менее приличное состояние. Хозяйка, змея, брала с меня за это пианино дополнительно по двести злотых в месяц.

Так прошло две недели. Знакомство наше все это время ограничивалось лишь обменом улыбками. И все шло хорошо. Но потом вмешался некий третий. Нет, это был не мужчина и вообще не человек. Третьим оказался каштан, что рос под моим окном.

Вначале на ветках проглянули почки. Они набухали день ото дня, становились все крупней и крупней и наконец начали лопаться. Из трещин выглянули пока еще слабые, светло-зеленые листочки, которые на глазах росли и темнели. Между нашими окнами повис плотный зеленый занавес.

Я вынужден был примириться с судьбой. От нашего немого флирта осталась только «Гуантанамера». Придя домой, я всегда играл ее. На этом и заканчивал свой концерт, так как не знал, стоит ли девушка у окна, слушает ли.

Каштан был безжалостен, и мне оставалось либо ждать до осени, либо самому пообрывать листья. Можно было еще полить мерзавца соляной кислотой, но, во-первых, где взять столько кислоты, а во-вторых, все-таки жаль было губить дерево.

Каждый день в восьмом часу вечера я отправлялся на работу — играл в оркестре ночного ресторана. Я прекрасно понимал, что халтурой порчу себе пальцы, но куда денешься, надо было заколачивать на кусок хлеба. После окончания средней музыкальной школы я не попал с первого захода в консерваторию и меня забрали в армию. Разумеется, там я был зачислен в музыкантскую команду и целых два года играл на какой-то дурацкой