Товстоногов - Елена Владимировна Семёнова

был уверен, что его Рогожин будет одобрен критикой, но в отличие от Смоктуновского, который вызывал теперь всеобщий восторг и которому Лебедев не мог по-актерски не завидовать, его работа неожиданно была забракована. Критики сошлись во мнении, что у Евгения Алексеевича скорее выходит персонаж Островского, а не Достоевского.

Вспомнился мечтавший о роли Рогожина Полицеймако, не подходивший на нее по возрасту.

– Виталий Павлович, мне бы ваш голос!..

– Тебе не только голос нужен…

Поняв, что дело идет не так, Лебедев вместо Ермилова вооружился «оригиналом» – собственно романом «Идиот», который стал не просто читать, а вчитываться в него. Раздобыл и письма, и дневники Достоевского. И поразился тому, сколь плоско понимал своего персонажа:

«Сейчас не помню, где, в каких именно письмах я вычитал, что образ Рогожина – самый сложный из всех образов романа. Это действительно так.

Достоевский придает огромное значение случаю в жизни человека. Он и роман-то начинает со случая, посадив в вагоне друг против друга Рогожина и Мышкина. Два молодых человека одного возраста. Одному – двадцать шесть, другому – двадцать семь. Оба едут налегке, без вещей. У Мышкина – узелок, у Рогожина – ничего. Оба странные, болезненные. Оба без денег. И тот и другой потом будут миллионерами.

“Если бы они оба знали один про другого, чем они особенно в эту минуту замечательны, то, конечно, подивились бы, что случай так странно посадил их друг против друга в третьеклассном вагоне петербургско-варшавского поезда”.

Я спрашивал себя, почему критику Ермилову Рогожин не понравился, а князю Мышкину понравился? И кому я должен больше верить?

В Рогожине есть доброе человеческое начало, ибо он способен сострадать. Чем больше проявляется в нем это человеческое начало, тем трагичнее его существование.

У Рогожина есть Бог, вернее – страх перед Богом. С детства в нем живет наивная “наука” о Христе. Он привык веровать и молиться, как молились его отец и мать.

Отец Рогожина необразованный человек. Всю жизнь деньги копил; считал, что деньги в жизни – главное. Качества души человека им не то что не учитывались, а попросту были ему неведомы. Все продается и покупается – вот закон, по которому жили и живут такие люди. При этом он исправно молился, крестил рот перед обедом, ходил в церковь.

Эта ломка и проходит сквозь сердце Рогожина. В нем действительно все смешалось. Живет во власти денег, а в глубине души его «начала, привычки, традиции, верования» еще патриархального уклада…

Встретив Мышкина, Рогожин почувствовал в нем что-то родственное. Что? Ему самому неясно: “Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил. Может, оттого что в этакую минуту встретил…”

Но что же это за минута? “Он был тепло одет, в широкий мерлушечий черный крытый тулуп, и за ночь не зяб… черномазый молодой человек зевал, смотрел без цели в окно и с нетерпением ждал конца путешествия. Он был как-то рассеян, что-то очень рассеян, чуть ли не встревожен, даже становился как-то странен: иной раз слушал и не слушал, глядел и не глядел, смеялся и подчас сам не знал и не понимал, чему смеялся”.

Вот над этим мне уже следовало глубоко задуматься.

В Рогожине тут ни бахвальства, ни куража. Он интуитивно чувствует в князе измученного, обездоленного человека, чувствует, что над князем так же, как и над ним, Рогожиным, посмеялась судьба. И характерно, что Рогожин нисколько не сомневается в том, что Мышкин – князь. Одежда для него ничего не значит. Он сам из богатых, а теперь в вагоне чуть ли не без сапог домой едет. Парфён чувствует благородство нового знакомца. Рогожин “бунтует”, не приемлет свою жизнь. Оттого бежит, уезжает, таскается по кабакам, заливает свою тоску…

Задавая вопросы Мышкину, Парфён хочет понять, насколько схожи их судьбы.

– А что вы, князь, и наукам там разным обучались, у профессора-то?

– Да… Учился, – отвечает князь.

– А я вот ничему никогда не обучался…

Вот первая его беда. Ценит он себя невысоко, хотя уничижение его и в самом деле паче гордости. “Рогожиных знаете?” Мол, Рогожиных все знают. Перед потомственным почетным гражданином, миллионером Семеном Парфёнычем все благоговеют, дрожат, выпучивают глаза. Всем известен дом Рогожиных. <…>

Он встретил Настасью Филипповну, и свобода его обернулась несвободой, новыми муками. Безденежный князь Мышкин, над которым он посмеивался, оказался богаче его и без особого труда завоевал любовь Настасьи Филипповны, нет, не завоевал – покорил ее, и Аглаю, и всех, с кем пришлось ему встретиться».

После этого изучения-погружения Евгений Алексеевич знал о своем персонаже все и мог выступать его образцовым адвокатом. Однако вхождению в роль все равно что-то мешало. Старый театрал, врач, профессор Рысс, узнав о проблеме актера, ухмыльнулся:

– Такие роли без допинга ни один актер не играл. Вам нужно перед спектаклем выпить сто грамм коньяку, это вас взбодрит и настроит на ту волну, которая нужна в Рогожине, освободит от ненужного напряжения, даст волю чувству. Разум тормозит чувство! Одним разумом играть нельзя!

Но в БДТ действовал сухой закон! Он был обязателен даже для шурина «главного»! Тем более что и сам Лебедев был категорически против оскверняющих «храм искусства» допингов. Все же на этот раз Евгений Алексеевич пошел против принципов и «закона» и во время очередного спектакля велел своей одевальщице принести из буфета 250 граммов коньяку. О дальнейшем Лебедев вспоминал так:

«Следующая картина – приход Рогожина в квартиру Ганьки Иволгина. Иду. И вдруг внутренний голос мне говорит: “Зачем ты кричишь, когда встречаешь Настасью Филипповну? Она же тебе дороже жизни, зачем тебе нужно выглядеть в ее глазах дураком? И приход Настасьи Филипповны в дом Ганьки тебя поразил. Ведь ты же знаешь, кто такой Ганька и кто такая Настасья Филипповна!”

И увидев Настасью Филипповну, я вдруг замолчал. И долго не мог произнести первые слова. На сцене наступила тишина. Никто не ожидал такого. А зритель? Вместе со мною он перестал дышать.

Атмосфера сцены чревата взрывами.

Но я не взорвался.

Я стал уничтожать Ганьку в глазах Настасьи Филипповны не силой голоса, не криком, а шепотом, не сводя с нее глаз. От нее зависела моя жизнь. Я стоял потерянный и тихо постигал непостижимое, сравнивая свою жизнь с жизнью подлеца Ганьки, который за три целковых на карачках доползет до Исаакия.

В этот момент в Рогожине пробудился борец за свое право называться человеком, а не “холуем”. Рогожин не покупает Настасью Филипповну, а выручает ее из беды, в которую втягивают ее Тоцкий, Епанчин и Ганька.

Я не могу подробно описать сейчас, что делал в этой сцене. Но когда закрылся занавес, мне мои товарищи, мои партнеры сказали: “Ты