1968 год. «Пражская весна»: 50 лет спустя. Очерки истории - Коллектив авторов

студенты, взбудораженные запретом «Дзядов», некоторые прелаты (например, краковский архиепископ Кароль Войтыла, будущий папа римский Иоанн Павел II) попытались отбить у молодежи охоту от участия в забастовках и митингах, уверенные, что ее просто используют в чужих интересах. Редкостное совпадение мнений партии и церкви!

Как всегда, с особенным вниманием клир ожидал слова Вышиньского. Хотя его титул примаса был прежде всего почетным и не давал каких-либо дополнительных прав в управлении костелом, но в условиях господства коммунистов Вышиньский сумел стать его подлинным вождем и руководил организацией достаточно авторитарно.

Кардинал поначалу сторонился событий. В ноябре 1968 г. на встрече с главой немецкого епископата кардиналом Юлиусом Дёпфнером он так разъяснил свою тогдашнюю позицию: «‹…› в Польше нет национального или общественного движения против евреев, поскольку нет угрозы, которая имела место перед войной; зато в лоне партии ведутся споры, жертвой которых становятся евреи из государственной и партийной администрации…» Вышиньский не стал распространяться о сути предвоенной угрозы. Но одна информационная записка из архивов госбезопасности разъясняет, что имел в виду примас. По данным сотрудников тайной службы, он считал кампанию против сионизма следствием советского давления, при этом сам он, как и другие члены епископата, ничего против сионизма не имел: пусть, мол, евреи уезжают в Израиль – тогда они перестанут строить государство в государстве, как это было до войны[428].

В этом вопросе кардинал совершенно расходился со светским католическим движением «Знак» – единственной структурой, наряду с костелом, которую он считал выразителем интересов верующих в Польше (другая структура – Товарищество ПАКС – являлась послушным орудием властей и не рассматривалась епископатом в качестве партнера). «Знак», объединявший католических либералов, узрел в антисионистской кампании возрождение довоенной польской юдофобии. В июне 1967 г. пятеро депутатов фракции «Знак» в Сейме обратились к министру иностранных дел Адаму Рапацкому с заявлением, в котором перечисляли страдания, перенесенные в прошлом еврейским народом, и вопрошали, каково отношение польского правительства, так яростно бичующего сионизм, к арабскому национализму?[429]

Это было почти безрассудным действием. Пятерка депутатов бросала вызов партии! У примаса они едва ли могли найти поддержку – тот не собирался вмешиваться во внутрипартийные дела. Фактически все пятеро подставляли свои головы под топор. Их могли обвинить в чем угодно, вплоть до государственной измены. Подозревать парламентскую католическую фракцию в связях с «еврейской группировкой» в ПОРП было бы глупо, но сам факт, что она не захотела плясать под дудку правящей партии, развязывал руки властям.

Не остался «Знак» в стороне и от страстей по поводу «Дзядов». Сначала, о чем упоминалось выше, своей речью о «диктатуре темноты» отметился «знаковец» Киселевский (за что получил благодарственное письмо от Вышиньского). Затем, 11 марта 1968 г., вновь проявила активность фракция, направив обращение к премьер-министру Циранкевичу, в котором поддержала резолюцию Союза писателей от 29 февраля и обвинила милицию в излишней жестокости при подавлении студенческих выступлений[430].

10 апреля на очередной сессии парламента Циранкевич ответил на это обращение, записав светских католиков в число тех, кто «под флагом защиты якобы угрожаемой свободы культуры желает нападать на общественный порядок в нашей стране и вести безответственные политические игры». После Циранкевича выступали и другие представители партии, в том числе член Политбюро Зенон Клишко, который упрекнул «Знак» в том, что он не выразил признательность Гомулке за его «историческую речь» по поводу сионизма[431] и тем самым поставил себя «вне народа».

Тут уже не выдержал лидер «Знака» писатель Ежи Завейский. Взбежав на трибуну, он экспромтом произнес пламенную речь в защиту своего движения и лично тех литераторов, которые оказались на прицеле у польского партийного агитпропа (прежде всего, Киселевского). В конце выступления, не раз прерываемого издевательскими выкриками с мест, Завейский поставил вопрос о своем членстве в Государственном совете (коллективном органе взамен отмененного поста президента), ибо раз он «вне народа», то и делать ему там – нечего.

Этот поступок восхитил даже примаса, который патетически назвал его «жестом Рейтана», вспомнив знаменитого литовского шляхтича Тадеуша Рейтана, который в 1772 г. несколько раз пытался сорвать заседания Сейма, решавшего вопрос о первом разделе Речи Посполитой, и даже лег в дверях, не давая депутатам покинуть зал заседаний[432].

Завейский потерял место в Госсовете и подвергся шельмованию в прессе. Вскоре он перенес тяжелый инсульт, очень долго лежал в больнице, а когда в его состоянии наметилось улучшение, при неясных обстоятельствах в июне 1969 г. покончил с собой (выпал с третьего этажа клиники). В вопросе о возвращении «Дзядов» на театральную сцену Вышиньский уже действовал заодно со светскими католиками. Оно и понятно: защита национальной традиции – вовсе не то же самое, что защита «каких-то евреев» из компартии. Хоть поначалу Завейский и условился с примасом, что костел не станет вмешиваться в события, Вышиньский не стерпел. 21 марта 1968 г. появилось «Слово Епископата о болезненных событиях», в котором иерархи осуждали суровые меры в отношении студентов. В тот же день они направили письмо Циранкевичу, требуя отпустить арестованных и пресечь ложь в прессе. «Резиновая дубинка – не аргумент для свободного общества, – говорилось в письме. – Государственная власть не может заменить рассудок и справедливость резиновой дубинкой»[433].

Оба вышеназванных документа были утверждены на конференции епископата, проходившей в Варшаве 21–22 марта 1968 г. Конференция, что понятно, занималась проблемами церкви, новости политики ее не касались, а потому лишь один Кароль Войтыла косвенно затронул текущие события, подняв вопрос о свободе личности и зачитав «Слово Епископата» (очевидно, по договоренности с примасом)[434].

3 мая появилось еще одно «Слово Епископата» – теперь уже в защиту «Знака». Не говоря о нем напрямую, прелаты заявляли, что «никого нельзя порочить как врага по причине его взглядов», и вообще, подчинение народного представительства «одной группе (читай: ПОРП. – В. В.) лишает это учреждение смысла, а народ теряет возможность выражать свои желания и мнения». Впечатление от этой демократической декларации, отвергавшей однопартийную диктатуру, несколько сглаживалось концовкой, где авторы решительно восставали против огульных обвинений поляков в антисемитизме, громко раздававшихся на Западе в связи с кампанией против сионизма в Польше. Для партийцев, всегда нервно реагировавших на активность «враждебных центров на Западе», лояльность в данном вопросе епископата оказалась кстати. Одно дело, когда обвинения в разгуле юдофобии опровергает официальный представитель правящего режима, и совсем другое, когда это делает глава костела, находящийся с режимом в неприязненных отношениях.

Между тем мартовские волнения заставили Гомулку по-иному взглянуть и на «Пражскую весну». Поначалу он приветствовал отстранение сталиниста Новотного, но теперь, пережив всплеск общественных волнений в собственной стране, изменил свое отношение. В частности, принялся именовать Дубчека в