Александр I - Сергей Эдуардович Цветков

Возможный союз европейских монархий не страшил его: «Мое могущество зависит от моей славы, а слава — от побед. Победа сделала меня тем, что я есть, и только победа может меня удержать у власти. Новорожденное правительство должно ослеплять и удивлять, а только что перестает это делать, — падает».

Новая, третья по счёту, коалиция против Франции, включала в себя Англию, Австрию, Неаполитанское королевство, Россию и Швецию (две последние державы отказались признать императорский титул Наполеона). Официальным предлогом к ее образованию объявлялась защита независимости Итальянской, Швейцарской и Голландской республик, с которыми Наполеон обращался как с собственностью Франции. Наверное, впервые в истории война начиналась из-за того, что пять монархических дворов Европы озаботились делами трех несчастных республик.

Пруссия, которой Наполеон пообещал Ганновер, пока что сохраняла нейтралитет.

Англия, недавно одержавшая победу над французским флотом при Трафальгаре, не жалела денег на создание сухопутной армии на континенте. Она истратила более пяти миллионов фунтов стерлингов на субсидии коалиции. На эти деньги Австрия мобилизовала три армии: под начальством эрцгерцога Фердинанда, генерала К. Мака и эрцгерцога Иоанна (всего 250 тысяч человек), а Россия — шесть армий: генерала М.И. Голенищева-Кутузова (50 тысяч в Галиции), генерала И.И. Михельсона (90 тысяч под Гродно и Брест-Литовском), генералов Л.Л. Беннигсена, Ф.Ф. Буксгевдена и П.К. Эссена (около 100 тысяч на австрийской и прусской границах), а также 16-тысячный экспедиционный корпус графа П.А. Толстого в Кронштадте; из них участие в военных действиях приняли 180 тысяч человек.

Наполеон, в свою очередь, располагал семью корпусами Великой армии в Германии, насчитывавшими в общей сложности 200 тысяч человек, и опирался на поддержку государей Гессен-Дармштадтского, Баденского, Вюртембергского и Баварского, щедро одаренных им при разделе Германии и надеявшихся на новые приобретения. Он давно предусмотрел тот случай, когда ему придется перебросить свою армию в Центральную Европу, поэтому его реакция на военные приготовления союзников была мгновенной: «Если я через 15 дней не буду в Лондоне, то я должен быть в середине ноября в Вене».

13 августа, в четвертом часу утра, он продиктовал в Булони тот знаменитый план будущей кампании, который так ошеломил его секретаря Дарю. За два месяца вперед Наполеон установил порядок переходов и место соединения колонн, дни переправы через Дунай и вступления в Мюнхен и Вену. Он предвидел главные события предполагаемой войны, их даты и последствия, и безошибочно воспроизвел их, словно писал воспоминания. Ткнув пальцем в то место на карте, где был обозначен небольшой городок под названием Аустерлиц, император сказал:

— Я разобью их здесь.

***

В сумрачный ветреный день 9 сентября, прослушав молебен в Казанском соборе, Александр выехал к армии. Царь был задумчив. Накануне он посетил знаменитого старца Севастьянова, жившего в Измайловском полку. Старец убеждал царя не начинать войну с проклятым французом — добру тут не быть:

— Не пришла еще пора твоя, побьет он тебя и твое войско, придется бежать, куда попало, — пророчил Севастьянов. — Погоди, да укрепляйся, час твой придет, тогда и Бог поможет тебе сломить супостата.

Однако превосходство коалиционных сил над Наполеоном казалось подавляющим, а его поражение предрешенным. Современник засвидетельствовал общественное настроение тех дней: «…ненависть к Бонапарте возрастает, между тем как любовь к государю доходит до обожания и доверенность к нему беспредельна» (запись в дневнике С.П. Жихарева от 7 сентября 1805 года).

Александр не внял предостережению. Он отправился побеждать величайшего из полководцев, удивлялся военный историк А.А. Керсновский, захватив с собой лишь планы гатчинских маневров, «в твердой уверенности, что это — альфа и омега военного искусства!»

В Брест-Литовск Александр приехал через неделю после отъезда из Петербурга. Первый раз со времен Петра I русский государь лично являлся на театр военных действий. Приезд Александра произвел на армию огромное впечатление: это показалось всем событием чрезвычайным. «Трудно представить, — писал очевидец, — какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо на Париж» (записки И.С. Жиркевича).

К Фридриху-Вильгельму был послан князь Долгоруков с секретным поручением склонить короля на сторону союзников.

Чарторийский пригласил царя остановиться в его родовом имении Пулавах и лично отправился туда, чтобы предупредить родителей о приезде высокого гостя. Прождав напрасно весь день 17 сентября, Чарторийские в недоумении разошлись по своим комнатам.

Александр появился в Пулавах в два часа ночи, когда все уже спали. Он пришел пешком, забрызганный грязью, в сопровождении какого-то еврея, освещавшего царю путь тусклым фонарем. Запретив будить кого-либо в доме, царь приказал показать ему его покои и там, не раздеваясь, бросился на кровать и сразу заснул.

Оказалось, что он направился в Пулавы вечером, воспользовавшись услугами австрийских проводников, которые, чураясь помощи поляков, долго плутали в темноте, пока окончательно не сбились с пути и не потеряли своего царственного спутника; в довершение несчастий царский кучер Илья зацепил каретой за пень и сломал колесо. Над царем сжалился проезжавший мимо еврей-водовоз. Не подозревая о сане попавшего в беду путешественника, он вызвался проводить его в Пулавы, которые, как выяснилось, находились всего в полумиле от места происшествия.

В семь утра Александр был уже на ногах. Старики Чарторийские застали его беседующим с князем Адамом. Хозяева выразили царю благодарность за честь, оказанную им посещением их дома, на что Александр отвечал, что он обязан им еще большей благодарностью за то, что они даровали ему «лучшего друга в его жизни».

Остановка Александра в Пулавах, на польской земле, хотя и принадлежавшей Австрии, показалась полякам событием символическим, знаменующим скорое восстановление независимого Польского королевства, а открыто высказанное царем желание познакомиться с возможно большим числом знатных польских семей привлекло в имение Чарторийских толпы гостей. Все приезжавшие, мужчины и женщины, были очарованы обаянием молодого государя. Отбросив ненавистный ему придворный этикет, Александр выдерживал роль друга семьи, оказывая князю Адаму знаки полного расположения и доверия.

Восторгу поляков не было границ; уже говорили о намерении царя посетить Варшаву и там провозгласить себя польским королем. Варшавские рыночные торговки смело кричали вдогонку прусским офицерам:

— Ваше царство недолговечно, русские придут и мы вас выгоним!

Никто и не подозревал, что флиртуя с поляками, Александр одновременно отослал в Берлин к Фридриху-Вильгельму князя Долгорукова с секретным поручением склонить короля на сторону союзников.

Между тем на людях Александр держал себя другом польского народа. Когда за обеденным столом князь Адам представлял ему вновь прибывших гостей, царь каждому подавал руку, указывал место подле себя и говорил несколько приветливых слов, служивших завязкой дальнейшей доверительной беседы.

Зная чувствительность молодого государя, Чарторийские стремились воздействовать на его воображение, чтобы пробудить сочувствие к Польше. Пулавские дни были окрашены в романтические тона исторических воспоминаний и