Избранное - Алессандро Мандзони

возможное, чтобы покончить с ним, и вряд ли где нашелся бы такой суд, который взялся бы вести процесс по обвинению в подобных делах, если бы речь не шла о том, чтобы спасти несчастных от ярости толпы. Это, конечно, большое благо, но будь оно еще большим, будь мы уверены, что в подобных обстоятельствах никому впредь не взбредет в голову подозревать людей в столь невероятных преступлениях, все равно мы не могли бы считать миновавшей опасность повторения ошибок, похожих на вышеописанную, если не по форме, то по существу. К несчастью, человеку свойственно заблуждаться, и заблуждаться ужасно даже в более обычных обстоятельствах. Подозрение и ярость могут, конечно, порождаться и в действительности, иногда порождаются происками злоумышленников, но подозрение и ярость обладают гнусной способностью заставлять людей возводить напраслину на несчастных по самому вздорному подозрению или на основе опрометчивых суждений. Приведем один пример. Незадолго до эпидемии холеры, когда пожары стали часто опустошать Нормандию, много ли надо было толпе, чтобы обвинить в поджоге ни в чем не повинного человека? Достаточно было прибежать ему первым к пожарищу или оказаться вблизи от него, быть чужаком или не суметь ничего рассказать о себе, что вполне может случиться с тем, кто испуган или подавлен яростью вопрошающих, быть схваченным по навету какой-нибудь бабы (вроде той же Катерины Розы) или сопляка, в свою очередь подозреваемого в том, не явился ли он орудием чужой мести, и назвавшего в ответ на настойчивые расспросы об истинных поджигателях первое попавшееся ему имя. Счастливы присяжные, которым приходилось иметь дело с такими подсудимыми (ибо чаще всего толпа расправлялась с ними по-своему), счастливы эти присяжные, если они входили в зал суда, еще не зная, виновны обвиняемые или нет, счастливы они, если в ушах их не стоял ропот гудевшей снаружи толпы, если они считали себя не защитниками сельской чести, как часто иносказательно говорят о тех, кто оставляет без внимания существо дела, опираясь на вздорные суждения местных жителей, а исключительно людьми, наделенными святейшим, нужнейшим, ужасным правом решать, виновны или невиновны подсудимые.

Человек, к которому капитану справедливости посоветовали обратиться за сведениями, только и мог сказать, что накануне, проходя по улице Ветра, он видел, как обжигали стены, и слышал, будто их измазал в то утро «зять акушерки Паолы». Капитан справедливости с чиновником прошел на указанную улицу, где действительно увидел закопченные стены и свежепобеленный дом брадобрея Мора. Здесь им также «многие, из повстречавшихся на месте», объяснили, что стены пришлось приводить в порядок, так как они оказались замараны. «Синьор капитан и я, — пишет чиновник по уголовным делам, — могли сами убедиться, что в обожженных местах видны следы маслянистого вещества желтоватого цвета, словно размазанного по стене пальцами». Вот так опознание состава преступления!

Допросили еще одну женщину из дома семьи Традате, которая сказала, будто слуги обнаружили, что «стены у входа сплошь облиты какой-то желтоватой жидкостью». Допросили обеих женщин, показания которых мы уже приводили, еще несколько человек, не прибавивших ничего нового в отношении случившегося, и среди них мужчину, который поздоровался с инспектором. В ответ на вопрос, не видел ли он запачканных стен, проходя по улице Ветра де Читтадини, он ответил: «Кто бы мог об этом подумать, если об этом не было еще и речи».

Тем временем был отдан приказ об аресте Пьяццы, и он был незамедлительно исполнен. В тот же день, 22 числа, «солдат отряда Баричелло ди Кампанья доложил вышеназванному синьору капитану, ехавшему в карете по направлению к своему дому, что по выходе из дома советника Монти, {62} возглавлявшего Санитарное ведомство, он обнаружил у его дверей означенного Гульельмо-инспектора и, имея на руках приказ об аресте, препроводил его в острог». {63}

Дабы пояснить, почему спокойствие несчастного ничуть не поколебало подозрительности судей, мало, конечно, напомнить о невежестве, царившем в те времена. Судьи твердо помнили, что исчезновение обвиняемого было одним из доказательств его вины, но им и в голову не приходило, что отсутствие побуждений к бегству и даже присутствие подозреваемого на месте преступления могло свидетельствовать о противном! Было бы смешно, однако, доказывать, что люди не могли не видеть того, что было очевидно: некоторых вещей судьи просто не хотели замечать.

Тотчас же обыскали дом инспектора, перерыли все его вещи, in omnibus arcis, capsis, scriniis, cancellis, sublectis [8]. Искали банки с мазями или деньги, но по нашли ничего: nihil penitus compertum fuit [9]. Но это нисколько не облегчило его участи, что, к сожалению, явствует из первого допроса, учиненного в тот же день капитаном справедливости с помощью аудитора, по всей видимости, из трибунала Санитарного ведомства.

Его расспрашивали о его профессии, о привычных занятиях, о том, где он был накануне, в чем был одет и, наконец, спросили, известно ли ему, что на днях в городе на стенах домов, особенно возле Порта Тичинезе, обнаружены подозрительные пятна. Обвиняемый ответил: «Я ничего об этом не знаю, ибо никогда не задерживаюсь в тех местах». Ему возразили, что это «неправдоподобно», и постарались доказать противное. На четырежды повторенный вопрос он четырежды ответил одно и то же, хотя и разными словами. Разговор перевели на другую тему, но отнюдь не с другой целью: позже мы увидим, с какой жестокой хитростью судьи заявляли о мнимой неправдоподобности этих показаний арестованного, пытаясь выжать из него другие, не менее неправдоподобные.

Среди дел, которыми Пьяцца занимался накануне, была упомянута встреча с депутатами одного прихода (речь шла о людях высокого сословия, избираемых в каждом приходе трибуналом Санитарного ведомства для обхода города и наблюдения за исполнением распоряжений). У инспектора спросили, с кем он встречался. Пьяцца ответил, что он знает их «лишь по виду, но не по имени». И ему вновь повторили: «Это неправдоподобно». Ужасные слова, тяжесть которых не понять без некоторых общих пояснений, к сожалению весьма пространных, о ведении дел в уголовных судах того времени.

ГЛАВА II

Судебная практика, как известно, основывалась в Милане, да и почти во всей Европе, главным образом на авторитете законников по той простой причине, что в подавляющем большинстве случаев никаких других авторитетов, на которые можно было бы опереться, не существовало. И то и другое было естественным следствием отсутствия сводов законов, составленных на единой основе, что позволяло толкователям законов выступать законодателями, а исполнителям почти что считать их таковыми. Оно и понятно, ибо когда необходимые вещи делаются не тем, кому следует, или не так, как