Акума, или Солнце мертвых - Александр Евгеньевич Белых

К тягучей боли под лопаткой и сладко ноющему животу примешивалась новая зависть к стихам Владимира Луговского; эта зависть пересиливала сначала и нытьё сердца, и похоть в паху, в котором завёлся какой-то зверёк. Не было слова, которое бы связало одно и другое, и пропасть росла, будто его разрывали надвое. Он терял веру в своё дарование, в свое предназначение, в свою судьбу. Без веры в себя будущее становилось нелепым, ненужным, бессмысленным. Зачем все эти убористые мелкие записи в тетради красивой наливной заграничной ручкой? Некому посвящать стихи, открывать свои грехи глупо, скучно, противно…

Для великих дел необходимо великое грехопадение. Слово это было старомодным, из словаря мифологии, поэтому тоже потеряло смысл и значение. Он перебирал пинцетом марки в конверте с портретами великих людей и партийных работников, мысленно примеривая их судьбу на себя, как Тришкин кафтан.

Марочки почты СССР. Вот марка СССР, посвящённая 75-ле-тию со дня рождения И. В. Сталина. 1879—1954. 1 рубль старыми деньгами. Вот марка «Семья Ульяновых», 1962 год, цена 4 копейки. Вот марка «В.И. Ленин», 1963, цена 4 копейки; вот марка «145 лет со дня рождения Карла Маркса», 1963 год, цена 4 копейки; вот серия из четырёх марок «150 лет отечественной войны 1812 года», 1962 года: Денис Давыдов с партизанами, 4 копейки, Бородинское сражение 6 копеек, партизанка Василиса Кожина 10 копеек, марка с Барклаем де Толли, Кутузовым, Багратионом, 3 копейки (каждый по одной копейке); марка «Новостройки первого года пятилетки»: Новокриворожский горнообогатительный комбинат им. Ленинского комсомола, 1960 года, 40 копеек; марка «Велика отечественная война 1941-1945 гг. Освобождение Киева», 1963 год, цена 4 копейки. Марка военного времени: «Требуйте разгрома фашистских захватчиков (затёртые буквы), декабрь 1941, 1944; 60 копеек; марка «Учёные нашей родины. М.О. Доливо-Добровольский, 1962 года, 4 копейки. Марка Галилео Галилей, 1964, 12 копеек, Микеланджело Буонарроти, 1964 год, 6 копеек; марка Лев Толстой. Ясная Поляна, 1960 год, 40 копеек; марка «Космический корабль Восток-5. Лётчик-космонавт В.Ф. Быковский, 1963 год, 6 копеек; марка «Космический корабль-спутник Восток-3. Летчик-космонавт майор Николаев А.Г. 1962 год, 4 копейки.

А вот серия из девяти марок 1962 года (каждая по 4 копейки) «Решения ХХ11 съезда КПСС – в жизнь!» На каждой марке что-то обещано к 1980 году: произвести цемента с 45, 5 миллионов тонн в 1960 году до 233-235 миллионов тонн в 1980году; все районы страны получат хорошую устойчивую связь и будут охвачены сетью взаимосвязанных телевизионных станций; производство химической индустрии возрастет в 17 раз, минеральных удобрений в 9-10 раз, синтетического волокна в 15 раз; будет создана единая энергетическая система СССР, производство электроэнергии увеличится в 9-10 раз – от 292 миллиарда киловатт-часа в 1960 году до 3000 миллиардов киловатт-часов; значительно увеличится поголовье скота и птицы: с 8,7 миллионов тонн в 1962 году до 30-32 миллионов тонн в 1980 году. И т.д.

Всю эту цифирь, от которой захватывало воображение только у учительницы географии, Миша записывал в тетрадь, чтобы выступить с докладом на политинформации, после которой за ним пристала брошенная кличка «политконтролёр-Миша». Однако абстрактные величины остались в области абстрактного мышления. Есть вещи, непостижимые уму советского школьника. Разве что науке. В неё надо верить. Без веры в науку нельзя продвигаться к коммунизму. А ещё была у него одна японская марка 1961 года, стоимостью 50 йен. На ней была изображена женщина в кимоно с распущенными волосами, с веером – гейша ли, богиня весны ли Сатохимэ? Миша величал эту марку на свой лад: «Моя Акума». Эту марку прислал с Дальнего Востока один папин знакомец, который служил капитаном на самом большом корабле «Советский союз» (бывший германский корабль «Адольф Гитлер»).

40

Миша записался в школьный драматический кружок. Сразу стали разучивать лермонтовский «Маскарад», ему вручили роль Арбенина. «А ещё писать сочинение про Обломова! Какой из меня Арбенин?» – думал в отчаянии Миша. Чтобы согреться в доме, нужно было растопить печь. Он вышел во двор, накинув на плечи телогрейку. По ресницам хлестал мелкий дождь, словно за провинность. «Нет святости без греха», – говаривала бабушка. Размахиваясь топором в полплеча, он стал рубить отсыревшие поленья. Через полчаса это оживило его ум, расслабленные струны души были подтянуты, ритмы взбодрили. Усталость в мышцах, жар от печи, горячий сладкий чай лечит от внезапной и капризной юношеской меланхолии.

Он увлёкся театром, это учительница литературы затащила его в школьную студию, дни проводил в школе допоздна, возвращался в девять вечера, голодный, охрипший от монологов, от песен, валился с ног, довольный-предовольный. Дома примерил арбенинский грим. В ход пошёл чёрный мамин карандаш для бровей, мамина пудра, мамины губная помада. Все эти женские причуды были заграничными: германскими или австрийскими.

Образ вырисовывался. Появилась стать. Взгляд томно-жертвенный.

Чего же он желал: славы? греха? святости? Впасть в грех, ославиться на весь белый свет, а уж потом стать святым как древнерусский князь! Вся эта театральная кутерьма напомнила ему счастливые дни во Вьюннице, когда дружили ладно и пели складно. Ну, ничего, ещё споёмся!

Учёба и репетиции прервались двухнедельной поездкой в колхоз на сбор урожая: то картошки, то брюквы. Жили в бараках, ходили в поле, месили сапогами землю, собирали овощи. Сдружиться удалось только с парой мальчиков из класса. Женя Шлеин был ближе всего. В друзья к нему не навязывался, но тянулся к нему невольно. С другими ребятами не сближался. Просто остерегался. Несхожие интересы, отталкивала грубость и пошлость. По рукам у мальчиков ходили похабные стихи Есенина, но с Мишей никто не делился сомнительным творчеством народного любимца. Стишки передавали из уст в уста на картофельном поле. Уважения такого, как на родине в Ижорах, ему не оказывалось. Не заслуживал, как говорится, не вписался в круг. Он прилагал усилия, чтобы привлечь внимание к себе. На обратном пути, в автобусе стали рождаться какие-то ломаные строки, пока бессвязные, но на высокопарной ноте, под ахматовским влиянием: «Была ты жертвой, ангелом эпохи… твои стихи в часы душевных мук всегда со мной». Он примеривал на себя роль жертвы. Это нравилось ему. Жалость к себе была сладкой, но не трагичной. Начались школьные старания. А по пятницам случались как всегда ожидаемые несчастья. Возобновились репетиции «Маскарада». Слова доктора Вернера не запоминались, мизансцены не строились, роли не клеились, пистолет не стрелял. На вечере, посвящённому 150-летию со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова, аспиду русской литературы, каким мог быть и сам Миша, ему,