Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

с двумя шведами-водителями в касках, а остальные — Папá, князь Андронников, Ирена Альберт и я — устроились сзади. Мы сидели на вещах, посреди чемоданов и корзин, с моей новой шляпкой в картонке; не хватало только пресловутой канарейки! Третий швед сел с нами, брезент застегнули, погрузив нас в полную темноту, и мы тронулись.

Мы ничего не видели и поэтому не знали, куда едем, но по истечении часа тряски по скверной дороге прибыли в деревню под названием Тойпиц[574], в 63 километрах от Берлина, где нас пригласили сойти.

Так как у нас у всех были бирки с надписью Bombengeschädigte и благодаря нашим водителям все принимали нас за шведов, то в чистеньком местном «гастхаузе» (гостинице) согласились предоставить нам ночлег. Окруженные своим багажом, мы собрались в пивном зале. Пока нам готовили комнаты, мы получили на ужин настоящего чаю и съели предусмотрительно взятые с собой бутерброды с тунцом, запив их шампанским из большой бутыли. В разгар этого «ужина» раздался сигнал воздушной тревоги — во дворе заиграл на своего рода горне сын хозяина гостиницы. Мы намеревались, несмотря ни на что, пойти наверх спать, но местные жители, явно относящиеся к налетам серьезно, так неодобрительно на нас посмотрели, что мы остались на месте. Вообще-то, они, вероятно, были правы, так как в конце концов мы находились совсем недалеко от Берлина, а опыт Тони Заурма показывает, что даже в отдаленных деревнях отнюдь не безопасно. Очень скоро началась стрельба, а потом мы услыхали уже столь знакомое теперь гудение самолетов над головой. Самолеты сбросили поблизости несколько бомб, после чего все мы спустились в весьма жуткого вида подвал со множеством труб отопления и котлов. Г-жа Альберт выбрала момент, когда стрельба была особенно интенсивной, чтобы произнести по-английски с сильным американским акцентом: «Одним можем гордиться… Мы только что были свидетелями одного из величайших бедствий в современной истории!»[575] Бесспорно!

Должна признаться, что за эти последние ночи я сделалась довольно пугливой, и даже на этом расстоянии чувствовалось, что налет опять крупный. Позже мы узнали, что бомба попала в дом с аркой, сквозь которую проходят на наш маленький скверик. Мария и Хайнц Герсдорф укрылись как раз в подвале этого дома: им показалось, что там безопаснее, чем в их собственном полуподвале. Тем не менее дом рухнул, и их завалило. Правда, утром их, к счастью, откопали невредимыми.

После отбоя нас провели в наши комнаты — одну для нас, трех женщин, другую для Папá и Андронникова. Постели были сырые, но удобные, с толстыми пуховыми одеялами, а г-жа Альберт почти всю ночь громко храпела. Вообще-то, это был рай, так как мы уже смирились с перспективой спать на полу до самого Кенигсварта.

Воскресенье, 28 ноября. Встали рано, чтобы успеть на автобус до ближайшей железнодорожной станции. Автобус был так набит, что мы едва втиснулись. Однако мы все-таки поспели к поезду и через два часа были на станции Коттбус (крупный железнодорожный узел к югу от Берлина). Скорый на Лейпциг ушел у нас буквально перед носом, потому что мы замешкались, перетаскивая наш багаж через пути. К счастью, нам помогли какие-то ребята из гитлерюгенда[576]. Они понесли все вещи и отвели нас в специальный зал ожидания для Bombengeschädigte, где мы несколько часов прождали следующего поезда и где нам предложили изумительные бутерброды с колбасой и толстым слоем масла, а также наваристый суп, и все бесплатно! Это работа NSV [Nationalsozialistische Volkswohlfahrt[577], национал-социалистическая организация «народного благосостояния»], которая показала себя весьма эффективной в данных чрезвычайных обстоятельствах. В Берлине эта NSV в первый же день налетов организовала на каждой разбомбленной улице полевые кухни, где в любое время дня любой прохожий мог получить вкусный суп, настоящий крепкий кофе и сигареты, тогда как в магазинах ничего этого не достать.

Наконец, в час дня мы сели в еле ползущий поезд до Лейпцига. Бóльшую часть пути мы стояли и прибыли в шесть. К этому времени мы ехали уже 24 часа (вместо обычных двух!). Всю дорогу нас постоянно смущали Альберты, которые никак не могли отказаться от привычки переговариваться по-английски, громко крича с одного конца вагона на другой: «Honey!» — «Yes, lovey!» — «Аге you all right?» [ «Лапочка!» — «Да, душечка!» — «Как ты там?»] Папá был в холодном поту, но остальным пассажирам это было, по-видимому, все равно, и неприятностей не было.

В Лейпциге мы пошли прямо в вокзальный ресторан, где смогли немного привести себя в порядок и очень прилично поужинать венскими шницелями, запив их вином. Был даже оркестр, игравший Шуберта! Когда получасом позже подошел берлинский экспресс, он был, разумеется, полон, и нам пришлось буквально кулаками пробиваться в вагон. Прямо передо мной какую-то женщину столкнули на рельсы и вытащили обратно за волосы. Было довольно досадно слышать, что некоторые пассажиры преспокойно сели на этот поезд в Берлине каких-нибудь два часа назад. Правда, Геббельс недавно издал распоряжение, предписывавшее всем молодым людям оставаться в Берлине[578], и мы с Иреной опасались, что нас не пропустят на вокзале.

Мы надеялись, что в Эгере нас встретит машина Меттернихов, но ее не оказалось, и пришлось еще два часа ждать местную электричку, которая доставила нас в Кенигсварт только в пять утра. Нас ждал холодный ужин. Потом я легла в Татьянину постель, и мы болтали почти до рассвета.

Приписка Мисси, сделанная ею тогда же:

«Я воспользовалась передышкой после нашего приезда в Кенигсварт, чтобы описать происшедшее за последние дни, а то все забудется. Но, спустившись как-то поужинать, я по рассеянности оставила единственный свеженапечатанный экземпляр поверх корзины с дровами рядом с письменным столом. Когда я вернулась, рукописи уже не было. Оказывается, добросовестная горничная, прибирая комнату, выбросила ее в печь: я тут же села и все переписала заново, зная прекрасно, что, если отложу на потом, я этого никогда уже не сделаю».

Между первым массированным налетом на Берлин 18 ноября 1943 г. и завершением регулярных воздушных атак в марте 1944 г. (хотя город время от времени продолжали бомбить вплоть до взятия его Красной армией в апреле 1945 г.) Берлин бомбили 24 раза. К концу этого периода в каждом налете участвовало около тысячи самолетов, сбрасывавших от одной до двух тысяч бомб. Итог? Бóльшая часть зданий превратилась в груду кирпича и камня; десятки тысяч жителей были убиты или искалечены, а без крова осталось около 1,5 миллиона (причем эта цифра не включает многих тысяч военнопленных и