Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский

обстоятельства предстоящей поездки были изначально ясны: он собирался объехать Верхоленский уезд Иркутской губернии (ныне Верхоленское муниципальное образование – сельское поселение в Качугском районе Иркутской области). Уездным центром этого края был в то время город Верхоленск (с 1925 г. – село), отдаленный от Иркутска на 300 километров. Эти места были хорошо знакомы иркутянину Азадовскому – если не по личным впечатлениям (неизвестно, бывал ли он в тех местах в детские и юношеские годы), то, во всяком случае, по рассказам близких родственников. В Качуге жили в конце XIX в. А. С. и Е. И. Левенсоны; с Качугом был тесно связан и Давид Осипович Азадовский – с упоминания о нем и его жене Ольге Григорьевне начинается список благодарности тем, «кто своим участием и содействием помог сблизиться с населением и разрушить ту стену недоверия и подозрительности, которая всегда окружает приезжего этнографа»[3]. На реке Лене проживала и семья Новожиловых – родственников М. К.

Готовясь к экспедиции на Лену, молодой ученый ставил перед собой, как и в прошлом году, когда он объезжал казачьи селения Амурского края, общую и принципиально важную для него задачу: доказать, что среди русского населения Восточной Сибири сохранились песни, сказки и другие образцы народной словесности. Почти полностью повторив маршрут С. В. Максимова и собрав богатейший материал, М. К. уже в 1914 г. сумел опровергнуть мнение писателя-этнографа о том, что эпическая традиция в Восточной Сибири почти полностью иссякла. Теперь ему предстояло вступить в спор со своим прославленным земляком – историком и общественным деятелем Афанасием Прокофьевичем Щаповым (1831–1876), уроженцем Верхоленского уезда Иркутской губернии.

О жизни и трудах А. П. Щапова имеется на сегодняшний день обширная литература. Ограничимся краткой справкой.

Окончивший Казанскую духовную академию, Щапов уже в 1861 г. получил профессорское звание по кафедре русской истории Казанского университета. Привлеченный к дознанию за антиправительственные призывы, Щапов уехал в Петербург, где, в частности, занимался журналистикой, но в 1863 г. был в административном порядке выслан в Сибирь. Умер и похоронен в Иркутске (могила сохранилась)[4].

Наряду с Н. М. Ядринцевым и Г. Н. Потаниным, Щапов одним из первых обратился к изучению сибирской областной истории и обсуждал вопрос о специфическом положении Сибири в составе Российской империи и особом «сибирском народе». (Это направление русской общественной мысли, сложившееся в первой половине 1860‑х гг., получит название «областничества».) Описывая сибирское население как определенный этнический тип и отмечая его характерные признаки, Щапов выделял, в частности, неспособность сибиряков к «метафизическим умствованиям», их отдаленность от «всякого мистического или религиозного догматизма» и оторванность от устно-поэтической традиции, сохранившейся в европейской части страны. Он писал:

…сибирское население менее способно или склонно к эпическому творчеству, к идеалистической поэзии, чем великорусский и особенно малороссийский народ. Оторвавшись от общего историко-традиционного корня великорусского и малороссийского народного эпоса, старины, песни, сказки и былины <…> всецело увлекаясь корыстолюбивыми, эгоистически приобретательными стремлениями, сибиряки, по-видимому, мало-помалу утратили общерусскую способность поэтического или эпического творчества. Они большею частью забыли всю древнерусскую старину, все эпические сказания или былины великорусского народа, даже большую часть великорусских народных верований или суеверий, примет и обрядов увеселительных и т. п.[5]

По-видимому, сибирская жизнь XIX в. давала Щапову основания для таких умозаключений. Однако М. К., обладавший, при всем своем «сибирском патриотизме», трезвым и достаточно объективным взглядом на сибиряков, категорически не разделял этого скептицизма и надеялся найти доказательства, опровергающие точку зрения Щапова. Такой была его научная «сверхзадача».

Летом 1915 г. М. К. в течение двух месяцев объезжает селения и деревни Верхнеленского (Верхоленского) округа, расположенные по верхнему течению Лены и ее притоков, записывает сказки, свадебные песни и причитания, сохранившиеся среди русского населения. Позднее, публикуя часть собранного им фольклорного материала, ученый сообщал:

Мною были посещены селения: по р. Лене – Качуг, Макарово, Кистенево, Кортухай, Степное; по реке Анге – Анга, Рыково, Щаповская заимка, Бутаково, Тарай; по р. Бирюльке – Залог; по р. Куленге – Толмачево, Челпаново, Алексеевское, Большедворское, Хабардино, Белоусово, Шеметово, Житово; по р<е>ч<ке> Тальме (приток Куленги) – Тальма и Усть-Тальма[6].

О результатах своей поездки М. К. рассказал в отчете, опубликованном через несколько месяцев:

Среди записанного мною фольклорного материала преобладают сказки, свадебные песни и причитания. Главнейшими пунктами моих работ были старинные поселения по речке Куленге (приток Лены) и села: Кистенево, Кортухай и Анга, родина знаменитого историка и сибирского общественного деятеля Аф<анасия> Пр<окопьевича> Щапова <…> В этом селе, благодаря содействию местной жительницы Евдокии Михайловны Масюковой, которой приношу здесь глубокую благодарность, удалось записать очень много ценных, прекрасно сохранившихся старинных свадебных песен и в значительной степени восстановить картину былого свадебного обряда на Лене. Прекрасные свадебные песни записал я также в соседнем селе Тарае (10 в<ерст> от Анги) от семидесятидвухлетней крестьянки Матрены Прокопьевны Щаповой, родной сестры историка.

В Анге же я повстречал прекрасных сказочников: Еф<има> П. Медведева (80 лет), Ем<ельяна< Андр<еевича> Ананьева (56 л<ет>) и Ф. И. Аксаментова (60 л<ет>). По обилию и качеству материала и уменью его передавать особенно выдающимся сказочником должен быть назван последний. От этих сказочников записано мною нумеров тридцать. Из других сказочников должен упомянуть выдающуюся рассказчицу в селе Челпанове (на р. Куленге) Нат<алью> О. Винокурову, которая сообщила мне 26 прекрасных сказок, и П. Н. Большедворскую в с<еле> Житовом (в том же районе). К сожалению, встреча моя с последней сказительницей была весьма непродолжительна, так как она спешила уехать за 40 верст, на заимку, и я успел записать у ней <так!> только 5 сказок.

Из прочего материала необходимо отметить прекрасно сохранившиеся свадебные песни, записанные мною в с<еле> Кортухай от слепой старухи Черепановой и в с<еле> Белоусовом от А. С. Белоусовой. Она же сообщила и самые интересные образцы причитаний. Всего записано мной за эту двухмесячную поездку около 100 сказок, 80 причитаний и 300 свадебных песен.

Собранный материал предполагаю в скором времени опубликовать. В настоящее время мною уже заканчиваются «Описание старинного свадебного обряда на р. Лене» и «Ленские причитания»[7].

Поездка сопровождалась неожиданными открытиями и разного рода курьезами. В одном из селений, жители которого помнили и чтили своих предков, донских казаков, М. К. посетил дом крестьянина Василия Васильевича Белоусова, и тот показал ему «бережно сохраняемую реликвию: жалованный кубок казаку Белоусову от царицы Елизаветы». А в деревнях, населенных так называемыми «ясашными» («ясачными»), то есть родившимися от смешанных русско-туземных браков, М. К. был заподозрен… «в тайной правительственной агентуре». Дело в том, что