Алтайский Декамерон - Алексей Анатольевич Миронов

Стукнула входная дверь.

Тетка вернулась. Слава богу!

– Лизунь, я вам варенья принесла, клубничного, соседка дала. Вставайте, будем вместе вечерять…

Ночной визит

Жестокость, как всякое зло, не нуждается в мотивации: ей нужен лишь повод.

Джордж Элиот

После сибирской баньки у меня, то есть у Алекса (в миру московского художника Алексея Миронова), возникло состояние эйфории. Его дополняли сорокаградусный мороз, черное ночное небо, усыпанное золотым песком звезд, запах свежести, вкусный хруст снега под ногами и оглушительная тишина, наступающая в паузах между шагами. Такая тишина бывает в самолете, когда тот садится на местном аэродроме.

– Алекс, давай быстрей! Шашлык стынет!

Дверь сторожки распахнулась. В ярком свете темнела голова Бэзила (в миру московского художника Василия Ларина). А ночную тишину разорвал истошный вопль вокалиста «Цепеллинов» Роберта Планта.

Успокойся, детка!

Я хочу дать тебе свою любовь!

Хочешь много-много любви?

Хочешь?

Наверное, детка была глуховата, потому как мистеру Планту пришлось повторить фразу четырежды:

Хочешь много-много любви?

Хочешь много-много любви?

Хочешь много-много любви?

Хочешь много-много любви?

Гитарные риффы Джимми Пейджа вызвали приятную дрожь в спине. Картину психоделического мужского вожделения дополнила ритм-секция Джона Бонема.

– Да, – задумчиво сказал Бэзил, в недавнем прошлом младший сержант ракетных войск стратегического назначения, – посидишь два года без бабы, так и Дуня Кулакова за первый сорт покажется!

Бэзил раскладывал по тарелкам смачные куски прожаренной баранины, а я разливал по стаканам «Вазисубани». Водку старались не пить, чтобы не терять трудового настроя.

– А что, норму выполнили, можем и отдохнуть! – сказал я.

Нормой считался 10-, а то и 12-часовой рабочий день, введенный Бэзилом еще во времена службы в рядах Советской Армии и продолжившийся после дембеля в Сибири.

В соседней комнате, служившей нам художественной мастерской, вдоль стен стояли планшеты с наглядной агитацией: «Пятилетний план совхоза», «Ордена Славы ленинского комсомола», «Планы партии – планы народа!», «Портрет вождя мирового пролетариата в окружении школьников» и прочий джентльменский набор строителя коммунизма, позволявший безбедно существовать целой армии советских художников-оформителей. Правда, при одном маленьком условии: они не должны злоупотреблять алкоголем.

Боже, сколько ж гениев кануло в Лету! Гениев, недавно бивших себя в грудь и уверявших своих коллег, что они вот-вот покончат с «оформиловкой», сядут за мольберт и напишут такое… Ну, в общем, только Третьяковская галерея сможет оценить их талант!

От одного такого гения мы недавно с Бэзилом избавились. Пришлось изрядно понервничать: поездить по моргам, по больницам города Алейска. Наконец выяснилось, что Гаррик (в миру московский художник Игорь Смольянинов), познакомившись на автобусной остановке с прекрасной незнакомкой, лихо пьянствовал всё то время, пока мы его искали. Пропившись до последнего рубля, он сам объявился в наших пенатах.

Бэзил молча посчитал рабочие дни Гаррика, вычел недельный запой и вручил пришедшему в себя влюбленному внушительную пачку денег.

В Гаррике постоянно боролись два начала. Вылакав бутылку водки и немного поспав, он мог плавать на речке или делать физкультурную зарядку на берегу.

Слаб человек! И выпить хочется, и печень не разрушить…

Но если честно, то мы с Бэзилом испугались, понасмотревшись в больницах обмороженных мужиков с ампутированными конечностями рук и ног. Напившись, эти люди вышли на минутку из дома – к примеру, справить малую нужду. Метель, мутный рассудок и полная потеря ориентации сделали выпивох инвалидами на всю жизнь.

Мы были рады, что Гаррик наш живой и здоровый. Однако недельный запой ему не простили: выдав расчет, проводили товарища до ближайшей автобусной остановки.

Гаррик пытался нас умолять: мол, это первый и последний раз, он больше не будет… Но мы с Бэзилом были непреклонны: «Привет Москве, Гаррик!»

– Ладно, Алекс, давай выпьем… Ну, чтобы детям не досталось! – Бэзил имел в виду алкоголь.

Ужин подходил к концу. Допив вино, Бэзил смачно затянулся болгарской сигаретой «Родопи». Плант продолжал завывать.

Я стараюсь, господи!

Позволь мне сказать тебе, детка!

Ты помнишь, как я стучал в твою дверь?

– Алекс, сделай потише! По-моему, кто-то стучит, – сказал Бэзил.

Я выключил кассетную «Электронику». Стук и всхлипывания за дверью усилились.

Я отодвинул засов и открыл дверь.

Вместе с клубами холодного воздуха, на глазах превращавшегося в пар, в сторожку влетела хныкающая женщина лет тридцати пяти. Для нас, 22-летних ребят, – почти старуха. Она была практически голой – в драной ночной рубашке. Голова гостьи была в крови.

До ближайших жилых построек километров пять, а на улице два часа ночи и сорок градусов мороза… Конечно, мы оба были в ступоре, можно сказать, в шоке!

Позволю себе описать диспозицию поподробнее.

Оказывается, зэкам-поселенцам сегодня выдали зарплату. Мужик этой дамы нашел ее заначку – бутылку водки, каковая была припрятана для распития на следующий день с соседкой Галей – ещё одной горемычной бабой, только одинокой.

Сам факт неучтенной заначки привел мужика в дикую ярость. Недолго думая, он схватил топор и начал вершить самосуд.

Женщину спасло одно: воин с топором был пьян в зюзю. Он промахнулся, топор лишь чиркнул по голове, содрав кожу и надрезав правое ухо.

Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы кровь потоком заструилась по волосам, по шее, по правому боку. Лихой рубака на содеянном останавливаться не собирался. И Татьяна (так звали женщину) шмыгнула на улицу. Да-да, в сорокаградусный мороз, в одной ночной рубашке, разорванной чуть не в клочья!

Сквозь лохмотья ночнушки бесстыдно белели сдутые мячики внушительных грудей. Груди словно служили наглядной иллюстрацией к наколке: ОНИ УСТАЛИ СТОЯТЬ! Подпись-татуировка красовалась аккурат над ними.

Низ дряблого синюшного живота, изуродованного послеродовыми растяжками, украшала другая надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Стрелка от приглашающего текста вела к лобку, поросшему золотисто-рыжими волосами…

«Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый!..» – пропело в голове у меня.

– А к нам-то почему пришла? Поближе знакомых не нашлось?

– Так два часа ночи, все спят… Только у вас свет горит… Ну что тут скажешь? Да ничего!

Спасать надо человечка!

Стакан водки, теплое мужское белье, валенки и армейский бушлат сделали свое дело.

Татьяна улеглась прямо на полу, подложив под голову два полешка. Она проспала мертвым сном, даже не шелохнувшись, до самого утра.

Проснувшись позднее обычного, мы нашли с Бэзилом записку на столе: «Спасибо за все, одежду верну».

Пять километров до ближайших жилых построек племсовхоза мы с Бэзилом преодолеваем где-то за час.

Покушать в рабочей столовой, купить продуктов на ужин и спиртное. Однажды, стоя с подносами в очереди в