К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

Второй раз партия была отложена в выигранном ладейном конце, и мой партнер решил использовать последний шанс: окольным путем он сообщил, что если партия кончится вничью, то в финал мы будем приглашены оба. А вдруг 14-летний малец поверит? Я не поверил!

Финал был в июне. На старте я набрал 5 из 5! Потом дела пошли хуже, но все же удалось поделить 2—3-е места с А. Ф. Ильиным-Женевским. Я завоевал себе место на шахматном Олимпе города.

Играли мы в Центральном доме физкультуры на Мойке. Ходил на игру пешком, через Марсово поле. Дома выпивал стакан молока, и после прогулки голова была ясна, настроение отличное.

Именно тогда впервые я почувствовал себя уверенно за шахматной доской, почувствовал свою силу. Пожалуй, это произошло во время партии с Рохлиным. Попал я в тяжелое положение, но ловко выкрутился и отложил партию с небольшим позиционным перевесом. При доигрывании выяснилось, что я и позицию лучше понимаю и варианты считаю точнее — партнер «поплыл» и быстро проиграл.

Осенью 1926 года родители заволновались. Рохлин позвонил отцу и сообщил, что я должен играть на 5-й доске в командном матче Ленинград — Стокгольм, надо ехать в Швецию. Опять мама помчалась к заведующему школой, на сей раз к Сергею Ивановичу Тхор-жевскому. Сергей Иванович был нашим классным воспитателем и преподавал историю. Это был очень серьезный, доброжелательный и умный человек — внешностью он чем-то походил на деятелей Великой французской революции. Кстати, историю революционного движения он знал превосходно.

— Чтобы в таком возрасте увидеть свет, — сказал он матери, — можно пропустить школу в течение десяти дней.

Итак, я еду в Стокгольм, отец дал денег на покупки. Едем поездом до Гельсингфорса (Хельсинки), там даем сеансы. Я приобретаю европейский вид, мне покупают костюм, шляпу «Борсалино» и роговые очки. Затем — поездом до Або и пароходом в Стокгольм. На пароходе после обеда нас выстраивают для опознания — какой-то русский не заплатил в ресторане. Потом его находят — оказывается, один белоэмигрант решил устроить провокацию.

Матч в Стокгольме протекал очень напряженно, но с минимальным перевесом побеждает команда Ленинграда. Мне удалось набрать Р/г очка из 2 против Штольца (будущего гроссмейстера). На банкете всем наливают по одному бокалу вина (сухой закон). Один из шведов долго не решается ко мне обратиться, но в итоге выпивает и мой бокал...

На следующий день идем тратить деньги — дело простое. Вечером в номере, где живем мы с Ильиным-Женевским, собирается многочисленная компания. Есть хочется, а на ресторан денег уже нет. Собираем мелочь, и добровольцы идут за хлебом и сыром. Набиваем рты. Стук в дверь, и появляется Людвиг Кольни, президент Шведского шахматного союза. Он в смущении останавливается, но делает вид, что все в порядке.

— Как вам понравился Стокгольм?

— Прекрасный город, — отвечает Ильин-Женев-ский; он уже успел проглотить свой бутерброд.

Обратный путь через Ботнический залив был- труден. Качка была столь сильна, что многие страдали морской болезнью. Я очень ослабел и, когда мы приехали в Гельсингфорс, все еще нетвердо стоял на ногах.

Наконец Ленинград. Вечером вместе с братом идем к отцу, несем в чемодане для него костюм. Дворник в подворотне хватает меня за руку, я смотрю на него с изумлением.

— Тьфу, — сплевывает он. — Не узнал.

Еще бы, раньше в шляпе (да еще роговые очки!) он меня не видел.

В большом зале собирается вся школа. Сергей Иванович председательствует, я делаю отчет о поездке. Но когда дело дошло до обратного рейса на пароходе, я чересчур красочно и обстоятельно стал описывать морскую качку и все ее последствия. Поднялся хохот.

— Миша! — умоляюще сказал Сергей Иванович. — Хватит...

Но я был неумолим, продолжал рассказывать о своих морских впечатлениях.

На первом же уроке химии преподаватель Боровицкий вызывает меня. Я, конечно, ничего не знаю — в итоге «неуд». Это был мой единственный «неуд» за всю школу. Учились тогда без экзаменов, за высокими оценками не гонялись, так что особых волнений не было. Высшей оценкой было «хорошо»; я учился на «вполне удовлетворительно». Думаю, что этот стиль школы — требовались знания, а не отметки — повлиял на мое поведение в шахматах. Я не гонялся за очками, а смотрел в корень: как я играю, насколько глубоко я понимаю шахматы?

Пионерской организации в школе не было, но комсомольская — очень малочисленная — была. В школе я активно участвовал в общественной жизни — был председателем школьного ученического совета (ШУСа). В 9 лет начал читать газеты и стал убежденным коммунистом. Стать комсомольцем было трудно, школьников почти не принимали. Я долго этого добивался (брат уже был комсомольцем) и наконец в декабре 1926 года стал кандидатом в члены комсомола. В райкоме со мной беседовал некто Кузьмин (его братишка учился в нашей школе), один из основателей комсомольской организации Выборгского района.

Еще в Стокгольме мне заказали примечания к двум партиям матча Ленинград — Стокгольм, они были опубликованы в журнале «Шахматный листок». С этого начался мой путь шахматного аналитика. Привычка анализировать объективно — когда анализ публикуется иначе и действовать опасно, ибо опозориться можно, — весьма важна для совершенствования шахматиста. Несомненно, это и содействовало моим успехам в ближайшие годы.

ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

Школа окончена. Групповая фотография: педагоги и ученики. Выпускной спектакль «Как важно быть серьезным» Уайльда: я исполнял роль Эрнста, но без особого успеха — эта роль оказалась для меня слишком серьезной.

Мне нет еще шестнадцати, и в институт поступить нельзя. Тогда только-только были восстановлены приемные экзамены — принимали с семнадцати лет. Ну что же, придется поиграть в шахматы, а затем серьезно готовиться, чтобы год спустя на экзаменах не было осечки.

Летом 1927 года участвую в шестерном турнире в два круга. Жил на даче в Сестрорецке, весь день на пляже (плечи были иссиня-черные) и два раза в неделю ездил в Ленинград. Едешь поездом (тогда по этой линии поезда еле двигались), смотришь в открытое окно, чистый-чистый воздух, во всем теле необычайная легкость, голова ясная — можно играть в шахматы!

Во втором круге проигрываю решающую партию Петру Арсеньевичу Романовскому и остаюсь на втором месте. Меня зачисляют пятым кандидатом в чемпионат СССР. Но «кандидата» уже побаиваются. Партии мои публиковали газеты...

И вот Москва. Живу в гостинице «Ливерпуль», она находилась в Столешниковом. Играем в фойе Октябрьского зала Дома Союзов. Впервые вижу Крыленко. На открытии чемпионата Безыменский читает поэму «Шахматы».