Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

отделял народ от другой, пустынной части перрона, куда через щель в заборе уже лезли бабы с тяжелыми сумками — продавать проезжающим вареную картошку из закутанных в одеяла кастрюль. За такую коммерцию можно было и самим уехать далеко, но милиционеры делали вид, что баб не видят.

— У старшего на пиджаке два ордена Красной Звезды, однако, — продолжил первый пассажир. — И слева еще на колодке какой-то, я не успел разглядеть…

— Ленина, судя по ленте… — сказал второй. — А у второго вообще ничего — он не воевал, что ли, отсиживался? И куда это он собрался без паспорта?..

В вагоне, как только поезд замедлил ход, сделалось душно, и бывшие курортники с замечавшими только друг друга детьми столпились к выходу, чтобы размять ноги и побаловать детей картошкой с укропом. На другой части перрона бабы с мешками, расталкивая мужиков с портфелями, ринулись к общим вагонам — мало отличимые друг от друга, они скатывались с поезда и лезли в него на каждой из частых остановок.

Молодой пассажир с курицей тоже рванулся к высоким ступенькам вагона, но старший удержал его тяжелой рукой за плечо. Ломиться не было нужды: станция не узловая, но и не маленькая, и остановка здесь, пока паровоз поили из водокачки, была долгой — минут двадцать. Дав схлынуть толпе, они подошли к вагону, и старший предъявил проводнику билет, а младший какую-то бумажку, видимо, заменявшую ему паспорт. И пока проводник в нее вчитывался, старший машинально сунул билет обратно в карман пиджака.

Эту фотографию Сергей Горбачев (отец), видимо, прислал жене незадолго до демобилизации (будем снисходительны к орфографии)

Западный фронт, 1944

[Архив Горбачев-Фонда]

Старшего звали Сергей, а его сына — Михаил. В тамбуре он снял свою дурацкую шляпу, и стало заметно родимое пятно у него на лбу у корней волос — впрочем, в молодости оно в глаза не бросалось. Он казался тогда старше своего возраста, и напрасны были подозрения второго пассажира купейного вагона: когда кончилась война, Михаилу стукнуло только четырнадцать. Впрочем, орден у него тоже уже был — Трудового Красного Знамени за работу с отцом на комбайне: в позапрошлом году они собрали, вкалывая сутками, небывалый урожай, и у сына от перенапряжения несколько раз шла носом кровь. Он уже умел на ходу залезть на комбайн даже со стороны крутившихся страшных его зубьев, а мог и разобрать по винтикам. Орден ему пригодится в университете, где на первом курсе, пока не обтешется, он будет им шиковать. Но не ехать же ему было в общем вагоне с орденом на груди — значит, он тайно лежал, завернутый в майку, на дне отцовского трофейного чемодана.

Сын мыслями был уже в неведомой, манившей по газетам и книжкам Москве, а отцу пора было ловить попутку, чтобы добираться назад в Привольное, где еще не было даже электричества. Они в последний раз обнялись в тамбуре, когда паровоз свистнул и тронул поезд, а билет, сунутый в карман, отец сыну, спрыгнув на платформу, отдать забыл. Без билета проводник пригрозит ссадить Михаила с поезда, но на его защиту поднимется весь общий вагон, а с народом, как известно, опасно связываться: «Ты что, вредитель? Ты не видел, что ли, орденов у его отца?!» И проводник пойдет на попятную: велит будущему покорителю столицы купить до нее новый билет на следующей остановке. Денег хватило в обрез, но курица в течение двух дней пути его поддерживала.

Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами отца и сына Горбачевых: отец под номером 3, сын под номером 7

1948

[ГА РФ. Ф. 7523. Оп. 36. Д. 507. Л. 1–4]

О награждении Горбачева и Яковенко сообщила местная газета, поместив фото их сыновей — штурвальных: Михаила (справа) и Алексея

20 июня 1948

[Архив Горбачев-Фонда]

Перед эскалатором на станции метро «Комсомольская», откуда ему надо будет доехать до «Проспекта Маркса», ныне «Охотного Ряда», где старое здание университета, он на какое-то время застынет, боясь на него ступить — может, так и простоял бы всю жизнь столбом, не толкай его в спину другие пассажиры. Но нам этот, в общем, довольно заурядный деревенский малый интересен лишь постольку, поскольку мы уже догадались, кто это. А что было бы, если бы денег не хватило и кондуктор все-таки ссадил его с поезда?

А вот так выглядел сам Миша Горбачев в старших классах школы

1940-е

[Архив Горбачев-Фонда]

А что было бы, если бы дед Пантелей, заплакавший в окне хаты при расставании, не отговорил его поступать в Железнодорожный институт в Ростове, настаивая, что с медалью, пусть даже серебряной, надо ехать в Москву? Послав по почте документы на юридический факультет МГУ, Михаил продолжал работать на комбайне, а ответа все не было — может, документы потерялись или про него забыли. Он отпросился у отца и, подскочив на попутке с зерном, отбил из ближайшего села телеграмму, на которую ближе к концу августа почтальон принес ему в поле ответ: принят и даже «с предоставлением общежития».

В книге «Жизнь и реформы», заканчивая ее осенью 1993 года (а издана она будет в 1995-м), Горбачев напишет, что больше железной дороги полюбил самолеты. Иногда, используя служебное положение, он заходил в кабину к пилотам: «Когда в пасмурный день или в снежную метель самолет взмывает за облака и ты оказываешься в лучах солнца, появляется непередаваемое чувство широты и свободы». До свободы ему еще далеко, но до конца политической карьеры вся его жизнь будет бесконечными «стрелками», на которых локомотив, выбрав одно направление, уже не может свернуть на другое. И постоянно будет меняться, тасоваться «состав» — будут цепляться к локомотиву новые, иногда с виду и неподходящие под колею вагоны, а старые будут отправляться в депо, где жадные до жареного газетчики займутся исследованием их мусорных баков и туалетов.

А пока, купив билет, дождавшись освободившегося местечка на верхней полке и поглядывая оттуда в окно, юный Горбачев, любитель стихов и активный участник школьной самодеятельности, повторял про себя строчки широко известного в те времена стихотворения Маргариты Алигер «Железная дорога»:

Дальних рельс мерцанье голубое…

Так лети, судьба моя, лети!

Вот они, твои, перед тобою,

Железнодорожные пути.

Есть