Самые громкие мистификации от Рамзеса до Трампа - Петер Келер

Дискуссия этим не кончилась. Она длилась несколько десятилетий, и дело не только в юридических тонкостях. Тут замешана политика. Пожар в Рейхстаге помог национал-социалистам убедить рейхспрезидента Пауля фон Гинденбурга на следующий же день издать Указ о народе и государстве, отменивший действие гражданских прав в Веймарской республике. Свобода печати, свобода слова, право на свободу собраний и ассоциаций, секретность почтовой и телекоммуникационной системы и неприкосновенность жилища были отменены меньше чем за сутки. Выпуск «Форвертс» от 28 февраля 1933 года стал последним.

Если Люббе нес ответственность единолично, то поджог — свидетельство причастности к краху Веймарской республики левых, что соответствовало антикоммунистическому духу молодой федеративной республики. Национал-социалистическое руководство вместо обеспечения перед лицом надвигающейся гражданской войны мира и порядка воспользовалось моментом. Проще говоря, без угрозы хаоса со стороны левых — что на улицах, что в залах бои гремели между нацистами и коммунистами на протяжении многих лет — Германия не увязла бы в диктатуре. А без красной угрозы либералы не попались бы в нацистскую ловушку и не одобрили бы в марте 1933 года введение закона о чрезвычайном положении, в результате какового катастрофа стала неотвратимой. (Именно память об обстоятельствах прихода нацистов к власти стала причиной широкого противодействия принятию закона о чрезвычайном положении в 1968 году.)

Если нацисты были заказчиками или исполнителями, никакого оправдания им нет: именно они планомерно разрушали демократию и подталкивали Германию к пропасти, в которую свалилась еще и добрая половина мира.

Несомненно, выигрывали от поджога только нацисты. Столь же очевидно и то, что они этого хотели. 31 января 1933 года Йозеф Геббельс сделал запись в дневнике: «Прежде всего должна вспыхнуть попытка большевистской революции!» Четыре недели спустя он мог довольно потирать руки, уже в ночь с 28 февраля на 1 марта фиксируя аресты 5000 противников нацизма по всей империи. Подобное требует подготовки, импровизация невозможна. К примеру, верховный начальник полиции запада в Реклингхаузене еще 18 февраля поручил всем департаментам полиции составить к 26 февраля списки имен и адресов всех руководителей Коммунистической партии Германии и связанных с ними организаций. Во второй половине дня 27 февраля уже упомянутый Рудольф Дильс в качестве главы гестапо направил в свои отделы телеграмму о неизбежных насильственных действиях КПГ и распорядился: «Незамедлительно должны быть приняты соответствующие контрмеры, а коммунистические чиновники — в случае необходимости — взяты под стражу». Телеграмма ушла в 14:59, за шесть часов до пожара.

Над куполом Рейхстага взвилось пламя и тем самым привлекло внимание пожарных, но те не смогли предотвратить разрушение здания. Они сообщили, что тушению препятствовали люди в полицейской форме и с пистолетами наголо. Протоколы скрыты, как и тот факт, что еще до 1933 года в штурмовых отрядах имелось военное подразделение, специализирующееся на поджогах.

Многое указывало на нацистов, но официальной версии с единственным виновником — Маринусом ван дер Люббе — придерживались и после 1945 года.

В 1959–1960 годах Фриц Тобиас, министерский советник по охране конституции в Нижнесаксонском земельном правительстве, предложил серию статей, опровергающих единоличность вины Ван дер Люббе. В «Шпигель» его рукопись подправил Пауль Карл Шмидт, ранее сотрудник пресс-службы при нацистском министерстве иностранных дел. Личный интерес был не у него одного, но и у комиссара Вальтера Цирпинса — коллеги Тобиаса. Он вел в 1933 году расследование и дослужился до руководителя управления уголовной полиции земли Нижняя Саксония. Подозрения вызывало прошлое Цирпинса в качестве начальника полиции еврейского Лодзинского гетто в оккупированной Польше. Если конкретнее, то в конце 1950-х ему грозил суд по обвинению в преступлении против правосудия при расследовании пожара в Рейхстаге в пользу национал-социалистов. Тобиас поспешил к нему на помощь и поручился за него, представив объективным следователем и безупречным чиновником, выведя его тем самым с линии огня.

Фриц Тобиас — историк-любитель. Чтобы придать теории о Люббе как о единственном преступнике налет академичности, потребовался научно подготовленный автор. Первая попытка не удалась: в 1960 году Мюнхенский институт современной истории передал заказ историку Гансу Шнайдеру, а тот два года спустя представил реферат на 56 страницах с более чем 400 сносками. В реферате, в частности, оспаривалась работа Тобиаса: «Уже доказано или вот-вот будет: свидетельские показания исключают то, что Маринус совершил преступление в одиночку. Тобиасу удалось создать противоположное впечатление исключительно благодаря документам и аргументам, подобных которым наука не знает».

Тобиас вмешался и объявил, что в случае публикации заявит о причастности Гельмута Краусника, директора Института современной истории, к нацистам — Краусник еще в 1932 году вступил в Национал-социалистическую партию Германии. Краусник тут же лишил Шнайдера заказа и передал его своему сотруднику Гансу Моммзену. Кроме того, в задачу Моммзена входило помешать Шнайдеру опубликовать исследование в другом месте. Моммзен проконсультировался с юристом института Людвигом Дерпом. Результаты Моммзен зафиксировал документально: Шнайдер — обер-штудиенрат, учитель, это давало возможность воздействовать на него через Министерство культуры или «быстро и энергично воспользоваться всеми средствами давления, доступными непосредственно институту, даже теми, что не пройдут окончательную юридическую проверку».

Ложь, шантаж, интриги — вопрос вины в деле о поджоге Рейхстага оставался актуальным во все еще отравленной ядом нацизма республике. Все сказанное и записанное могло повлиять на взлет или падение не только старых партийных товарищей, но и молодых демократов. Моммзен приспособился к условиям. И пока Ганса Шнайдера выживали из института, он разработал экспертное заключение, доказывающее, что Люббе — преступник-одиночка. Осенью 1964 года это заключение появилось в выпущенных Институтом современной истории «Квартальных отчетах». Моммзен прилежно подытожил: уголовная полиция в 1933 году провела основательное расследование и выявила правду. Став профессором новейшей истории спустя три года после строительства Берлинской стены, он не скупился на похвалы в адрес этого сочинения и невзначай раскрыл политические мотивы своего заключения: «Важный побочный эффект анализа Фрица Тобиаса — демонстрация коммунистических фальсификаций, имеющих влияние и по сей день».

Еще в 2001 году журнал «Шпигель» в статье Flammendes Fanal («Пламенный предвестник») придерживался теории единоличного преступления. Да, в конце 2014-го бывший главный редактор «Шпигеля» Мартин Дерри утверждал в интервью журналу «Запп», что этот тезис общепринят и в настоящее время является рабочей исторической концепцией. Затуманило ли ему взгляд мутное прошлое журнала или нет, но Дерри ошибся. Именитые эксперты, такие как британский историк Ян Кершоу, отнюдь не цеплялись за версию с одним преступником. Даже Институт современной истории в 2001 году отмежевался от эссе Моммзена. Чтобы люди обратили внимание на очевидные, но до недавнего