Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России - Анастасия Вячеславовна Мащенко

и на квас вовсе не похож: какой-то, похоже, из хлеба… жидкий. Муры ешь сколько угодно, а хлеба по такому ломтику. А ежели захочешь ещё, говорят: больно много едите! А потом каша. Каши дают вовсе ничего: половину чумички. И потом встаём и молимся. Страсть мало каши: чуть побольше обыкновенной ложки, которой едим. А в четыре часа чай, а сахару больше нет: утром весь сожрём, а вечером так сидим. И кусочек чёрного хлеба. А в семь часов ужин: опять мура или лапша. Только её есть плохо, да опять немножко кашки или картошки. Страсть есть хочется, даже в дрожь кидает. И опять молимся»[380].

В обязанности девочек входили работы по шитью и вязанию на заказ, что составляло дополнительный бюджет приюта. На занятия грамотой отводилось всего лишь два часа в неделю. В свободное плавание они выходили с перспективой стать прачками или кухарками. В такой ситуации, когда на чашу весов ставилась сытая, но развратная жизнь в публичном доме или тайном притоне, и честный труд в голоде и строгости, многие выбирали первое и сбегали обратно в проституцию. Важнее для проституток была мысль о поиске лучшей доли. Где её искать – в проституции или в профессиях, одобряемых обществом, было уже вторично. Придя в очень скромные условия приюта и убедившись в том, что и в нём тоже тяжело, они чаще всего не видели для себя нравственного стимула оставаться здесь. Более того, особо предприимчивые придумали схему, как избавиться от долгов перед содержательницей публичного дома через такие благотворительные учреждения. Они вступали в общину сестёр милосердия[381]под предлогом, что хотят исправиться. В этом случае их освобождали от кредитов перед бывшей хозяйкой. Пробыв там недели две, авантюристки вновь приходили во врачебно-полицейский комитет, а затем поступали в другой дом терпимости[382].

– А ведь я тебя, душечка, немножко знаю.

– Будто?

– Ты не стирала ли у нас бельё?

– Глупости какие! Вот вы нашей барыне причёску делали, так это верно.

Журнал «Шут». 1892 год, № 2

Главными оппонентами аболиционистов, так рьяно выступавших за закрытие публичных домов и права женщин, были регламентисты[383], видевшие в государственном контроле проституции единственный верный путь в борьбе с распространением сифилиса:

«Каким способом можно уничтожить это зло? Уж только никак не закрытием домов терпимости, как это предлагают аболиционисты, так как опять-таки повторяем, что корень зла в громадном спросе, а не в предложении. А разве закрытием домов терпимости можно уничтожить спрос? Не лучше ли считаться с тем необходимым злом, каким, несомненно, является проституция и заняться не искоренением его, а возможным обезвреживанием во всех отношениях, а это достижимо лишь при добросовестном и тщательном надзоре за проституцией, охватывающим все её проявления, так как гораздо удобнее вести борьбу с врагом известным, чем скрытым. Какое влияние на уменьшение проституции оказывают репрессивные меры по отношению к домам терпимости, можно судить по Петербургу, где в течение 11 лет число домов терпимости сократилось с 206 до 70, число же проституток не только не уменьшилось, но, напротив, увеличилось, ибо, как говорит справедливо д-р Фёдоров, „никакие законы не уничтожат промысла проституцией, а потому должно его только сдерживать и подчинять строгому надзору“»[384].

О том, насколько действенной была регламентация проституции, в частности деятельность врачебно-полицейского комитета, видно из предыдущих глав. Регламентисты признавали несовершенство системы, но предлагали работать над её улучшением, а не над ликвидацией. Ряд последовательных действий в наделении проституток правами при условии контроля комитета был хорошо проиллюстрирован в Минске. Отчёт о десятилетней работе Минского городского санитарного комитета был опубликован П. А. Грациановым в 1902 году. По его словам, вмешательство полиции в жизнь жриц любви там было минимальным. Если в начале организации Минского комитета в передней смотрового пункта присутствовал городовой «на случай нарушения тишины», то в дальнейшем его пребывание сделалось излишним. Чтобы содержательницы домов терпимости не присваивали себе вещи публичных женщин и весь их заработок, для каждой проститутки была заведена индивидуальная книжка, в которую вписывалось всё, что ей принадлежало при поступлении в бордель и что она в дальнейшем покупала у хозяйки. Если девушка захочет покинуть заведение разврата, она по крайней мере уйдёт в своём платье. Кроме того, содержательницы обязывались отчислять четверть заработка своих подопечных на их личные нужды и еженедельно уведомлять об этом канцелярию комитета. Что вышло из благих побуждений:

«Надо сказать, что мера эта никаких практических результатов не дала: деньги фигурировали лишь на записи, а в руки проституток не попадали. Любопытнее всего, что сами проститутки эти деньги не только засчитывали за долг хозяйке, но даже сами платили, конечно, благодаря убедительным доводам хозяек, и за больничное лечение. Разъяснение, что за лечение их должны платить содержательницы – их не убеждало: „за что же будет платить хозяйка, когда больна была я, а не она“. В следующем 1894 г. Комитет постановил, чтобы каждая содержательница вносила в Комитет за каждый день пребывания в её доме проститутки определённую сумму (от 10 до 25 к. в день); деньги эти записывались на личный счёт каждой проститутки и выдавались ей на руки при выходе из дома терпимости. Мера эта также ни к чему не привела, так как на другой же день по получении денег на руки проститутка вновь поступала в тот же дом терпимости, отдав свои деньги той же хозяйке или пропив их с одним из „котов“»[385].

Тогда комитет пошёл дальше и стал выдавать скопленные на счетах проституток средства лишь в случае выхода замуж, поступления на службу или при тяжёлой болезни. Сразу после этого внезапно увеличилось количество браков с проституирующими женщинами, которые, получив сбережения, через три-четыре месяца так же благополучно разводились. Особенно это было распространено среди евреек, так как развод у них совершался свободно. Однако для некоторых жриц любви контроль их денег Минским Комитетом стал спасением. Благодаря своим накоплениям (в 150 рублей) одна из поднадзорных девиц, получив диплом закройщицы, открыла мастерскую[386]. Значит, всё-таки выход был!

Споры аболиционистов и регламентистов затрагивали в том числе и тему перевоспитания общества. Обе группы неравнодушных сходились на мнении, что пока у людей есть запрос на интимные услуги, будет процветать и проституция. Но если сторонники регламентации были уверены, что зло это неискоренимо, поэтому его надо контролировать, то либерально настроенные участники дебатов давали обществу шанс исправиться. Для этого нужно было обратить пристальное внимание на развра-щающие факторы: порнографию, про