Скиталец: Страшные сказки - Анастасия Князь

— Ну так, — ответил Брослав. — Весь Берест ими кормится.

— Почему ваша деревня зовётся Теменьки? Никогда бы не…

— Это от того леса, — перебил его староста, кивая вдаль, на темнеющие у горизонта очертания деревьев. — Деревня наша новая, в Сумеречные лета лес этот порубили, а землю засеяли, чтобы людей кормить. Все ж в те года, кто в деревнях жил, в города бежали, а кормить их чем? Тогда деревушку нашу и построили. Лес этот звался Тёмный, вот и деревня наша Теменьки.

Вокруг самой мельницы и прилегающего к ней дома росла уже не пшеница, а высокая трава, местами примятая и стоптанная. Но троица деревенских мужиков, что собралась здесь, стояла у самой кромки посевов. Они свистели, выкрикивали оскорбления и кидали в мельницу камни, целясь попасть в открытое окно. Морен, остановившись позади, осмотрелся. Мельница оказалась удивительно высокой — яруса три в высоту, а и то больше, — а в сравнении с неказистым и скромным жилищем мельника выглядела и вовсе огромной. Но её запущенное состояние поражало куда больше, чем размеры. Лопасти давно прогнили, стены просвечивали из-за щелей меж досок, а основание поросло густым мхом. Да и дом выглядел не лучше: в соломенной крыше виднелись прорехи, заколоченные ставни и дверь покорежились от времени, а крыльцо оплёл дикий вьюн.

Один из мужичков — коренастый и загорелый — вновь кинул камень, но стояли они так далеко от мельницы, что тот не долетел даже до стен. Брослав свистнул, и все трое как по команде обернулись к нему.

— Эй! Вы что тут затеяли?

— Да вот, с ведьмачем хотели поговорить. А он не выходит.

Отвечал старосте самый высокий из компании, с кривым переломанным носом. Третий же был настолько неприметный, что выделялся разве что охровой рубахой. Морен подошёл к ним и тоже вступил в разговор:

— Так вы в дверь постучите. Может быть, откроет?

Мужики вылупились на него во все глаза, и коренастый пролепетал:

— Тык… мы не можем.

Морен направился к мельнице, но не сделал и четырёх шагов, как из-под ног вырвался клуб чёрного дыма. Он окутал его до самой головы, резал глаза и не давал дышать даже сквозь тканевую маску. Пришлось отступить. Когда Морен вышел из чёрного облака, Брослав сплюнул себе под ноги, а мужик с переломанным носом достал из-под рубахи золотое солнце и сжал его, как оберег. Дым ещё долго висел пеленой, не давая подойти к мельнице, чему только способствовало глухое безветрие.

Староста вновь обратился к мужикам:

— Чего вам вообще от него надо?

— Баба моя загуляла, — заговорил с ним неприметный. — Возвращаюсь ночью, смотрю — а от неё мужик уходит. Его самого я, значит, поймать-то не успел, а к ней кинулся. Врываюсь, кричу: «Кто?! С кем посмела?!», а она в слёзы. Говорит, чародей её околдовал и по ночам к ней ходит. А она и сделать под его чарами ничё не может. Что велит — всё выполняет. Ужин ему накрыла, сама под него легла. Что я, просто так это оставлю? Что же я за мужик тогда?!

Он весь побагровел, голос его под конец дрожал, то ли от волнения, то ли от гнева. Морен едва слышно хмыкнул себе под нос и очень удивился, когда староста сделал ровно то же самое, не скрываясь.

— Баба твоя гулящая, — сказал он. — Это все знают. Меньше горилку надо пить и больше дома сидеть, так и гостей незваных не будет.

Мужики, стоявшие за спиной своего приятели, хохотнули. Брослав взбеленился и гаркнул на них:

— Чего ржёте?! Сами же его спаиваете!

Порывом ударил холодный ветер, едва не сбив шляпу с головы Морена. Зашуршали луговая трава и пшеничные колосья, жалобно заскрипели лопасти и доски мельницы. Пока они спорили, ветер пригнал из-за леса тёмные, бурлящие, словно морская пена, тучи, и те заволокли собою небо, разделив его пополам. В считанные минуты скрылось солнце, и тень от облаков накрыла поля и мельницу. Вот-вот собиралась разразиться гроза — над лесом вспыхивали зарницы, но были они столь далеко, что даже отголоски грома не добирались до них. Мужичьё, прикрывая лицо от ветра, шепталось, что всё это не к добру, и тут в окне мельницы появилась фигура.

Укутанный в тёмный плащ человек, скрывавший руки перчатками, а лицо — в тени капюшона. Он смотрел на них свысока, и сумрак надвигающейся бури не давал разглядеть его как следует. Чародей — если, конечно, то был он — обратился к ним, надрывая голос, стараясь перекричать шум ветра:

— Зачем вы потревожили меня?!

Все взоры обратились к нему. Посеревшие мужики молчали — их смелость и праведный гнев улетучились, стоило тучам сгуститься над головой, а колдуну воочию явиться перед ними. Как бы дружки Синки ни шептали ему в спину: «Давай же! Ну, чё ты?», он не двигался с места и не открывал рта, оцепенев. Морен не вмешивался — не его это было дело, — но с интересом наблюдал, ожидая, чем же всё это закончится. С очередным порывом ветра, что рвал одежду и тревожил пшеницу, сгибая ту в низком поклоне, Брослав прокричал колдуну:

— Стало быть, твоих это рук дело — Воробьиные ночи?

Он обвёл рукой поле, раскрытой ладонью указывая на небо, словно призывал чародея дать ответ за буйствующую погоду. Тот помолчал немного и в итоге прокричал:

— Не понимаю, о чём ты, старик.

— Какой же я тебе старик?

Морен тоже удивился. Брослав, конечно, не был молод, но стариком его мог посчитать разве что ровесник его дочери.

— Коль ты в моём краю поселился, — продолжал староста, — ты меня уважать и слушаться должен, а коли нет, так убраться отсюда. Пока что я тебя по-доброму гоню.

— Я уйду, когда пожелаю. Не станете докучать мне, так и я вас не трону.

Брослав сощурился и произнёс с угрозой:

— Ты мне ещё условия ставить будешь? Так не пойдёт.

Чародей дал ответ по-своему, без слов. Подняв правую руку, он щёлкнул пальцами, и перчатка вспыхнула самым настоящим огнём. Мужики отпрянули, зашептались, кто-то забормотал молитву. Даже Морен распахнул глаза от удивления — ничего подобного прежде он не встречал. И только Брослав остался непоколебим и всё так же смотрел на чародея с холодной неприязнью. А тот взмахнул рукой и бросил в их сторону сгусток огня.

Морен взялся за меч, но целился тот не в них — оранжевый всполох упал в колосья за их спинами, и пламя немедля ухватилось