Калиакрия (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

При этом Потемкина сильно тревожили нарочно распущенные турками слухи о минах, якобы, заложенных на подступах к крепости французскими инженерами, и он поджидал из Парижа подробный план крепости со всеми минными галереями, не жалея на его покупку золота.

Первое время светлейший был уверен, что после нашей победы в лимане крепость быстро сдастся на капитуляцию. Однако турки сдаваться не собирались. Постепенно Потемкин стал хандрить, сделался угрюм, скучен, капризен, называя Очаков „проклятою крепостью“.

Впрочем, солдаты Потемкина любили. Он часто шутил с ними, приезжал в траншеи просто поговорить, а однажды вставшим пред ним солдатам сказал:

– Слушайте ребята, приказываю вам однажды навсегда, чтобы вы передо мною не вставали, а от турецких ядер не ложились на землю! Уже в июле месяце Потемкин жаловался принцу де Линю:

– Этот поганый город мне надоедает.

На что де Линь отвечал:

– Он еще более надоест вам, если вы не возьметесь за дело как следует. Сделайте фальшивую атаку с одной стороны, а с другой берите ретраншементы штурмом, и крепость будет ваша.

Потемкин огорчался этим ответом и в свою очередь язвил:

– Овладеть Очаковом мудренее, чем турецкою крепостицей Шабац, занятою вашим императором Иосифа!

Тогда уже обиделся де Линь:

– О подвигах императора Иосифа следует говорить с большим уважением, так как император сам при этом случае выказал необыкновенное мужество, подвергая себя большой опасности!

На следующий день во время рекогносцировки, подъехал довольно близко к ретраншементам, где был осыпан градом пуль и ядер.

– Спросите принца де Линя! – сказал он находившемуся при нем графу Браницкому. – Был ли император при Шабаце храбрее меня? Командующий Украинской армией генерал-фельдмаршал Румянцев в те дни язвительно называл осаду Очакова осадой Трои, которая, как известно, длилась без малого десять лет.

Сам граф Румянцев свою задачу исполнил блестяще: с малыми силами не допустил турецких подкреплений ни к Очакову, ни к Хотину. Историк А. Петрушевский с горечью писал о прозябании знаменитого полководца на той войне: „Этот военачальник (Румяннцев – В.Ш.), бесспорно самый даровитый из главных деятелей тогдашней войны, представлял собою мертвый капитал, который не умели или не хотели употребить производительно“.

* * *

А вскоре произошло и столкновение светлейшего с Суворовым. Генерал-аншеф в это время был недоволен нежеланием фельдмаршала брать Очаков штурмом, и не смог удержаться от сарказма.

– Не такими способами бивали мы поляков и турок – говорил он в близком кругу:

– Одним гляденьем крепости не возьмешь. Послушались бы меня – давно Очаков был бы в наших руках.

Потемкину, разумеется, об этих разговорах доносили.

Однажды между фельдмаршалом и генерал-аншефом вспыхнул спор. Суворов горячился:

– Надлежит крепость настойчивее бомбардировать, делать бреши в стены, а потом на штурм и в штыки!

Потемкин с досадою воскликнул:

– Ты все себе хочешь заграбить!

В один из дней кабинетная ссора военноначальников вылилась в кровавое дело. Дело в том, что турки за каменными стенами тоже не отсиживались. При каждом удобном случае они устраивали вылазки по окружавшим Очаков виноградникам и садам, нападая на дозоры и пикеты.

27 июля они, набравшись смелости, рискнули на предприятие более крупное и сделали большую вылазку на крайний левый фланг осадных позиций. Внезапно выйдя из крепости более двух тысяч янычар тихо пробирались лощинами вдоль берега лимана и внезапно ударили на пикет из бугских казаков, сбили его и двинулись дальше. Суворов находился неподалеку. Он построил два батальона гренадер и пустил один из них в атаку. Произошла жестокая схватка; Турки, пользуясь холмистой местностью, держались упорно. Из крепости к ним прибывали подкрепления. Вскоре против нас дралось уже более трех тысяч турок. Ситуацию переломил полковник Золотухин, который повел в атаку второй гренадерский батальон и штыками погнал турок в крепость. Теперь уже турки бежали, а наши преследовали и кололи. Тем временем подоспело еще несколько наших батальонов. Наши захватили передовой ретрашамент. Но к туркам тоже подошло подкрепление, и они снова ввязались в драку. Суворов был в боевых порядках и руководил боем.

– Помилуй Бог! Кажется, у нас сегодня есть шанс ворваться в крепость! – азартно говорил Суворов бывшему рядом с ним генерал-поручику Бибикову. – Если сломим турка, то на его плечах и ворвемся! Чего только светлейший медлит!

Генерал Энгельгардт и другие современники полагали, что Суворов намеревался, видя медленность военных действий, заставить Потемкина этим средством решиться на штурм, или самому с своим корпусом на плечах турок ворваться в крепость. Принц де Линь, видя, что турки сосредоточивают все силы на том месте, где происходила атака Суворова, старался уговорить Потемкина броситься на оставшуюся почти без защиты левую часть укрепления. Потемкин был в страшном волнении; сначала он вовсе не отвечал на запросы, сделанные принцем де Линем чрез одного австрийского, а затем и через русского офицера. Принц уверял в своих письмах об этом эпизоде, что Потемкин в эти минуты проливал слезы, жалея о значительном числе убитых солдат. Затем он наотрез отказал принцу. Общего штурма так и не последовало, и осада продолжалась еще более четырех месяцев.

А бой был в самом разгаре. Внезапно Суворов дернулся в седле и осунулся.

– Кажется, я ранен! – сказал он сопровождавшего его ординарцу. С затылка по шее обильно стекала кровь.

Позднее говорили, что генерал-аншефа выследил перебежавший в крепость крещеный турок и показал генерала янычару-снайперу. Как бы то ни было, но пуля пробила Суворову шею и остановилась у затылка. К этому времени солдаты в азарте подобрались к самым стенам, и попали под пушечный огонь. Уезжая, Суворов передал командование генерал-поручику Бибикову.

– Отводите войска из-под пушечного огня!

Далее случилось непонятное. То ли приказание было неправильно понято и исполнено, то ли ранение и отъезд Суворова произвело на войска столь сильное впечатление, только вместо того, чтобы отводить батальоны исподволь и отступать в порядке, был дан отбой. Солдаты смешались, бросились назад, началось настоящее бегство. При этом турки продолжали огнь, поражая бегущих.

В тот день наша потери составили около четырех сотен человек. Лошадь, на которой прискакал с поля боя Суворов, едва ее разнуздали, упала замертво. В ее теле нашли сразу несколько пуль. К раненному генерал-аншефу вызвали хирурга и священника. Когда вырезали пулю, генерал-аншеф лишился чувств.

Разъяренный своеволием генерала, Потемкин не хотел его видеть, но написал письмо, в котором жестоко упрекал за бесполезную погибель солдат: „Солдаты такая драгоценность, что ими нельзя бесполезно жертвовать… Ни за что, ни про что погублено столько драгоценного народа, что весь Очаков того не стоит! Странно, что при