Судьбы таинственны веленья… Философские категории в публицистике славянофилов - Владимир Николаевич Греков

Статья И. Аксакова больше всего похожа на исповедь. Но вызвана она не только потрясением от смерти великого человека, не только сумятицей вокруг, но также и желанием заставить читателей по-новому, непредвзято, и по-человечески взглянуть на жизнь Гоголя. Аксаков принципиально не разделяет художника и человека, как это делали его современники, также отозвавшиеся на гибель Гоголя. Так, профессор Демидовского лицея в Ярославле В. Никольский поделился в письме И. Аксакову 3 марта 1852 г. тяжелым впечатлением от последних событий. В. Никольский попытался разделить свое отношение к Гоголю-человеку (которому он «не верил») и к художнику (которого «чуть не обожал»). Теперь смерть писателя заставила осознать, что он «умер без оправдания». «Ну, если я был виноват пред духом этого великого человека, ну, если он всегда был чист и верен своим убеждениям, а я подлец, потому что в моей анафемской душе нет веры, не верил я и ему., и как мне отдалиться теперь от подлого сомнения, чрез что примириться с Святым прахом этого мученика, когда в его оправдание не осталось и лоскутка! <…> Я погиб, в душе такая пустота, такой холод, что ничто не найдешь, ни на что нет ответа»[250].

Выдержка из этого письма была представлена А.Ф. Орлову и хранилась в бумагах III отделения. Как видим, власть интересовали даже частные высказывания о смерти Гоголя. Перлюстрировано было и письмо Тургенева к И.С. Аксакову, в котором речь шла о смерти Гоголя, о значении этого события для русской культуры и русской жизни в целом. Стремясь предотвратить общественное, публичное обсуждение кончины Гоголя, цензура лишь усиливала неформальное внимание общества и общественного мнения.

Статью Аксакова надо рассматривать в контексте непосредственных откликов на смерть Гоголя. Первым из них стало письмо С.Т. Аксакова «Одним сыновьям», сообщавшее о случившемся. Свои чувства И.С. Аксаков отразил в письмах к И.С. Тургеневу и Г.П. Данилевскому. Каждое из них можно считать своего рода черновым наброском будущей статьи. В письме к Данилевскому Аксаков уже упоминает о «беспрерывных духовных подвигах» Гоголя, о его тщетных усилиях «отыскать обещанную им светлую сторону, о его мученичестве. «Гоголь был избранный мученик искусства и мученик христианства. Художественная деятельность этого монаха – художника была истинно подвижническая. Теперь нам надо найти новый строй жизни без Гоголя»[251]. В этом письме впервые встречается формула «монах – художник», упоминание о неразрешимой задаче Гоголя. Обращаясь к Тургеневу, Аксаков говорит о чувстве сиротства, которое он испытал после смерти Гоголя. Повторяя мысль о неразрешимой задаче, которую принял на себя Гоголь, Аксаков конкретизирует ее: «Он (Гоголь. – В. Г.) изнемог под тяжестью неразрешимой задачи, от тщетных усилий найти примирение и светлую сторону там, где ни то, ни другое невозможно, – в обществе»[252]. Неприязнь к обществу вызвана была не только реакцией высших кругов на смерть Гоголя (об этом, скорее всего, Аксаков узнал позднее). Эта неприязнь, даже враждебность, вызвана была, скорее всего, восприятием этого общества как языческого, следовательно, неспособного понять и оценить подвиг. (Обвинение светского общества в язычестве не раз встречается в письмах Аксакова в конце 1840-х годов. В уже упоминавшемся письме Г. П. Данилевскому Аксаков также обратил внимание на то, что славянофилы не идут на компромиссы со светским обществом и вообще «стараются на каждом шагу клеймить ложь его быта». Для Аксакова Гоголь – не просто великий писатель, это «последний художник не только для России, но и для целого мира». Он приводит слова К.С. Аксакова, называвшего Гоголя «христианин, подвижник, монах». И. Аксаков подчеркивает, что сам Гоголь видел в своем творчестве подвиг и что «в нем не было двух жизней и двух лиц раздельных, писателя и человека, члена общества». В этом И. Аксаков находил самое существенное отличие Гоголя как русского художника «ото всей пьяной фаланги западных художников»[253]. Как видим, переживание от потери Гоголя толкает Аксакова на резкие и даже несправедливые слова. Это становится понятно, если представить, что И. Аксаков попытался вместить в себя всю боль Гоголя-художника. Тем более, что, по выражению И. Аксакова, Гоголь «принял в свою душу всю скорбь России»[254]. Отвечая И. Аксакову, Тургенев отметил необычайно сильное воздействие его письма: «все, что Вы говорите о ней (т. е. о смерти Гоголя. – В. Г.) – сказано мне прямо из души. Это страшная смерть – историческое событие, понятное не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна. Надо стараться ее разгадать <…> Но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает, – все мы в этом согласны». В этих словах еще не видно индивидуальной позиции Тургенева. Написанные под влиянием (и довольно сильным) сообщения И. Аксакова, отражают общую позицию «друзей Гоголя». Однако далее в этом же письме Тургенев иначе, по-своему объясняет суть случившейся трагедии. Гоголь ближе других был к народу, и это, по мнению Тургенева, привело его к гибели. «Трагическая судьба России отражается на тех из русских, которые ближе стоят к ее недрам. Ни одному человеку, сильному духом, не выдержать в себе борьбу целого народа – и Гоголь погиб»[255]. Вскоре появилось и тургеневское «Письмо из Петербурга» в «Московских ведомостях». Несмотря на пафос и влияние этой публикации, собственная, наиболее важная мысль Тургенева – о том, что Гоголь переживал в своей душе борьбу целого народа, отсутствует. Для Тургенева Гоголь – «эпоха в истории нашей литературы». Аксаковская интонация чувствуется в словах Тургенева: «Он (Гоголь. – В. Г.) умер, пораженный в самом цвете лет, в разгаре сил своих, не окончив начатого дела, подобно благороднейшим из его предшественников». Написанное, вероятно, почти одновременно с заметкой Аксакова, письмо Тургенева не претендует на анализ, это сиюминутный отклик на события, проникнутый одним скорбным чувством. «…Не оценять его нам хочется, но плакать…»[256].

В одном номере с «Письмом из Петербурга» в «Московских ведомостях» появилось и «Письмо к друзьям Гоголя» С.Т. Аксакова. Со статьей Сергея Тимофеевича Иван, безусловно, знаком был значительно раньше. Что же касается статьи Тургенева, вряд ли она могла повлиять на публикацию И. Аксакова, так как «Сборник» уже находился в цензуре. С.Т. Аксаков призывал прислушаться к просьбам самого Гоголя и не устраивать публичных споров над его могилой. Вместе с тем он признал, что был не всегда справедлив в своих отзывах об искренности «Выбранных мест», о творческом бессилии Гоголя. Возвращаясь к оценке этой книги, Сергей Тимофеевич писал: «…Гоголя не могли знать хорошо, и потому могли усомниться в задушевности, в правде многих слов его последней книги. Но теперь, когда он смертью запечатлел искренность своих нравственных