Федор Ушаков. Адмирал святого русского воинства - Коллектив авторов

Ушакову не имели никакого успеха; Великобритания же вынуждена была ограничиться выжиданиями, уступая сильному влиянию России на Ионические острова, продолжавшемуся до 1807 года. Наконец, когда шесть островов, кроме Корфу, завоеваны были англичанами, Республика эта признана на Венском конгрессе состоящею под покровительством Великобритании.

В связи с ходом тогдашних политических событий было желание России усилить влияние свое на жителей Черногории, Сербии, Боснии, Герцеговины и Далмации. Черногорский митрополит Петр Петрович Негуш, пользовавшийся большим уважением и властью между славянскими народами, был главным лицом, через которое желало действовать правительство русское для этой цели.

Негуш с малолетства предназначался быть главою Черногорской республики, получил воспитание в Александро-Невском монастыре в Петербурге и всегда признавал себя подданным русских государей. Во время Турецкой войны он оказал важные услуги России, отклонив в 1788 году войска скутарского паши от участия в войне и сделав в 1789 году диверсию в Боснии и Герцеговине, что доставило ему большие милости Екатерины Великой.

Желая показать Негушу и его народу знаки особенного своего внимания, император Павел, в исходе 1798 года, препроводил к нему, через дипломатического агента господина Слуковича, орден Св. Александра Невского и щедрые дары для храмов, и желал, чтобы адмирал Ушаков от себя отнесся к Черногорскому митрополиту с приветствием и «изъявлением ему и всему народу мирного его величества к ним расположения и благоволения».

Получив о том высочайшее повеление (от 28 декабря 1798 года), Ушаков послал 1 марта капитан-лейтенанта Клопа-киса с письмом своим к Негушу. Австрийские начальники в Рагузе и Бокко-ди-Каттаро старались всеми способами удержать русского офицера от поездки на Черную Гору, под предлогом заразной болезни, показавшейся в тех местах; но, видя в этом один умысел, Клопакис успел исполнить сделанное ему поручение, встретил самый радушный прием от митрополита и донес главнокомандующему как о бывшем посещении Слуковича, так и о преданных чувствах владыки, хотя последний, из политической осторожности, старался не выказывать их в официальных свиданиях своих с посланником русского адмирала.

Исчисление различных распоряжений и принятых мер показывает, что освобождение Ионических островов не было делом одного простого военного назначения, но что столько же надлежало действовать оружием слова, сколько употреблять открытую силу, и потому нельзя умолчать о необыкновенной деятельности адмирала Ушакова в дипломатических его сношениях во все время этой кампании, особенно же в продолжение блокады Корфу.

К этому надобно еще присовокупить, что, находясь в частой переписке с неаполитанским и турецким министерствами, с русскими посланниками в Константинополе, Неаполе и Вене, с начальниками английских эскадр, пашами и другими турецкими правителями, рассматривая жалобы жителей островов, делая самые подробные донесения государю и своему начальству, давая письменные инструкции всем судам и отрядам своим, посылаемым от флота, и пр., он не имел даже порядочной канцелярии и ни одного офицера, хорошо разумевшего иностранные языки; сам же Ушаков не знал ни одного иностранного.

В письме графу Кушелеву, от 10 марта 1799 года, он говорит: «При теперешних обстоятельствах, да и всегда дел столь много, что, если бы со мной десять писцов было, не успели бы всего исполнить. Я никого таковых не имею, кто бы мог писать, выслушав от меня только одно содержание, и потому затруднен и измучен бесподобно, так что, теряя последние силы, третий день совсем почти болен… В письменных делах обуза пренесносная; она отягощает меня до бесконечности и отводит от исполнения других важных дел…

Но к письмоводству времени мне совсем недостает, да и столько им отягощен, что жизни моей не рад». Вместе с этим он просил графа Кушелева и Адмиралтейств-коллегию о присылке ему способного секретаря, кригскомиссара и историографа. Секретаря и двух писцов велено было послать из Черноморского правления, а кригскомиссара и историографа предоставлено избрать из офицеров эскадры; поэтому должность последнего адмирал возложил на капитан-лейтенанта Телесницкого, казначеем был лейтенант Головачев и за адъютанта – лейтенант Балабин.

Покорение крепости Корфу, стоившее стольких трудов и усилий русской эскадре, сопровождалось одним неблагоприятным случаем, – побегом французского корабля «Женеро», – возбудившим такое неудовольствие государя, что, кроме главных начальников, никто более на союзном флоте награжден не был. Контр-адмирал П.В. Пустошкин произведен в вице-адмиралы, турецкий адмирал Кадыр-бей получил от императора Павла золотую табакерку, украшенную бриллиантами, и Ушакову пожалован чин адмирала (произведен 25 марта 1799 года, поэтому в чине вице-адмирала прослужил около пяти с половиной лет). Разные лица в лестных выражениях поздравляли его с этой победой. Говорят, Суворов, получив известие о покорении Корфу, сказал: «Сожалею, что не был при этом хотя мичманом».

Русский посланник в Вене, граф Разумовский, писал Ушакову 23 марта: «Примите, ваше превосходительство, при сем случае усерднейшее мое поздравление со славною победой, над Корфу одержанной опытным искусством и известным мужеством вашим. Живейшее приемлю в оном участие, как человек, сердечно преданный отечеству и искренне с удивлением почитающий отличные достоинства вашего превосходительства, славными подвигами неоднократно доказанные».

Ушаков известил Нельсона о победе своей и в ответ получил следующие строки: «От всей души поздравляю ваше превосходительство со взятием Корфу и могу уверить вас, что слава оружия верного союзника столько же дорога мне, как и слава моего Государя».

Производство в адмиралы было последней наградой, полученной Ушаковым от своих государей. Оно возвело его на первую степень значения во флоте, но тем сильнее, быть может, давало почувствовать те превратности счастья, которые начинали уже ему готовиться вскоре по взятии Корфу, и потом, постепенно возрастая, нанесли последний удар его самолюбию, заставивший удалиться со служебного поприща.

Еще 14 августа 1799 года он писал Томаре: «За все мои старания и столь многие неусыпные труды из Петербурга не замечаю соответствия. Вижу, что, конечно, я кем-нибудь или какими-нибудь облыжностями расстроен; но могу чистосердечно уверять, что другой на моем месте, может быть, и третьей части не исполнил того, что я делаю. Душой и всем моим состоянием предан службе и ни о чем более не думаю, как об одной пользе государевой. Зависть, быть может, против меня действует за Корфу; я и слова благоприятного никакого не получил, не только ничего того, что вы предсказывали. Что сему причиной? Не знаю… Столь славное дело, каково есть взятие Корфу (что на будущее время эпохою может служить), принято, как кажется, с неприятностью, а за что – не знаю. Мальта – ровесница Корфу; она другой год уже в блокаде, и, когда возьмется, еще неизвестно, но Корфу нами взята почти без всего и при всех неимуществах. За всем тем надеюсь я на благость и милосердие всемилостивейшего нашего монарха».

Мы не станем отыскивать побудительных причин этой перемены отношений некоторых лиц к