Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

«Во всей моей жизни, — записал в дневнике генерал Петров, — никогда, даже когда до долгу и личным убеждениям приходилось в трибунале приговаривать к смерти уважаемых мною людей, не было мне так тяжко и горестно, как во время того разговора. Македония погибала, от меня ждали помощи и не хотели понимать, что обстоятельства изменились, а между тем я ведь мог рассказать им далеко не всё». И это правда. Всего за несколько месяцев обстоятельства изменились, но далеко не всё можно было озвучить...

НОВОБЪЛГАРИИ НЕ БЫТЬ

И вновь, как после Апреля и Горной Джумаи, предположения инициаторов восстания в какой-то степени оправдались. Резня оказалась такой масштабной, что его величество обыватель всея Европы вздрогнул и возопил. К тому же турецкое сравнение македонцев с бурами как обоснование зверств, попав в СМИ, взбесило англичан. Общественное мнение вздыбилось. В Англии, Италии, Франции, даже в Японии и Эфиопии проводились митинги, благотворители собирали средства для помощи «Новоболгарии», волонтеры везли в «зону АТО» то необходимое, без чего не может жить и воевать человек.

По ходу, правда, делались и политические гешефты: кто-то что-то половинил, кто-то пользовался случаем нарастить популярность, а протестантские и католические миссионеры, волной хлынув на пепелища, агитировали болгар «порвать с восточной схизмой», обещая покровительство, — и, как писал в то время Владимир Теплов, «под влиянием турецких насилий, желая иметь себе заступников, крестьянское население целыми массами переходит в католичество».

Разумеется, помогала и Россия. Там тоже собирали деньги, формировали команды волонтеров, медиков и т.д., а о добровольцах, успевших повоевать за правое дело, и говорить излишне. Однако на высших политических уровнях всё оценивалось иначе. Вопреки мнению решительно всех экспертов, от консулов до ученых-балканистов и просто очевидцев, попавшему в прессу и вполне разделяемому общественностью, сводившемуся к тому, что «восстание питалось местными источниками, ибо сознание необходимости борьбы с турецкой властью проникло глубоко в массу христианского населения», официальный Петербург высказался в ином ключе. Дословно было сделано следующее заявление: «Единство Порты не ставится под сомнение, Македония является неотъемлемой ее частью. Главной причиной беспорядков и столь большой крови стала злоумышленная агитация Комитетов, которые возбуждают беспорядки и препятствуют проведению Его Величеством султаном реформ, предложенных в рамках "Венского процесса" и вполне устраивающих христианское население трех вилайетов». Для самых тупых последовало дополнительное разъяснение Владимира Дамсдорфа в середине августа: «Мы не скрываем своей глубокой озабоченности происходящими в Македонии событиями, но полагаем главной задачей предотвратить всякую возможность быть втянутыми в происходящую распрю каким-либо непосредственным активным действием. Все стремления наши должны быть направлены к достижению умиротворения на Балканском полуострове».

Холодно, цинично, без всякого внимания к желаниям повстанцев и пролитой крови. Вопреки многим предварительным договоренностям (устным, а потому ничего не значившим), но с внутренней логикой, полностью соответствующей моменту. Хотя, в принципе, еще за полгода до того на Неве не считали напрочь исключенным вариант разрешить Софии повоевать за «третью сестрицу», тем паче что в этом были едины практически все ни в чем другом не согласные секторы болгарского политикума: и «русофилы» премьер-министра Стояна Данева, и «русофобы» Димитра Петкова, политического наследника Стамболова, и даже насквозь «провенский» Васил Радославов, — ну и, безусловно, лично Его Высочество, болгар как таковых презиравший, но мечтавший быть великим, всенародно уважаемым и независимым правителем большого, доминирующего на Балканах государства.

Во многом именно этими соображениями (помимо того, что только Петербург мог лоббировать льготные парижские кредиты) объяснялся и «русофильский восторг» начала XX века: Австро-Венгрия хотела стабильности либо усиления роли послушных Обреновичей, а вот Россия, напротив, считала желательным набрать влияние в регионе, и логичнее всего добиться этого можно было, расшатав «балканский домик» по максимуму.

А при таких условиях почему не попытаться поиграть? Тем паче что в ответ на подписание Веной военной конвенции с румынами, зарившимися на весь север Болгарии и Варну, превратившей Бухарест в сателлита, Болгария подписала похожую, но равноправную конвенцию с Петербургом. Короче говоря, согласно мемуарам Джорджа Бьюкенена, британского представителя в Софии, «князь Фердинанд еще весной 1903 года всерьез предполагал вероятность войны с Турцией, рассчитывая на обширную помощь России».

КОТЕЛ С НЕПРИЯТНОСТЯМИ

Разумеется, в соседних с Болгарией «столичках» прекрасно понимали, что воссоединение «сестриц» будет означать появление в регионе вполне реального гегемона. Даже более чем реального. В начале 1903 года Александр Обренович, не утерпев, сделал кайзеру Австро-Венгрии интересное предложение: пока не поздно, создать против «болгарского милитаризма» коалицию «миролюбивых сил» в составе Сербии, Румынии и Порты (а можно и Черногории, князя Николу он обещал взять на себя). Естественно, всё это под крышей глубокоуважаемой Вены.

Мудрый Франц Иосиф, однако, идею белградского клиента отверг, заявив, что стремится к сохранению мира и спокойствия на Балканах. Поскольку, согласно конвенциям, он лишен права вмешаться, если и Россия не вмешается открыто (зато Россия, если турки нападут первыми или в разборки влезут румыны, напротив, имеет право вмешаться, — а без прямого вмешательства Дунайской империи болгары даже без России порвут коалицию, всю вместе и каждого в отдельности, как тузик грелку), то кончится всё не так, как хочет молодой друг, но совсем наоборот.

В такой позиции тоже была логика: в Вене не хотели ни сколько-нибудь значительных славянских успехов, способных поджечь Боснию и Герцеговину, на которые зарились Габсбурги, а то и Хорватию, ни — упаси Боже! — большой войны, в которой все шансы были бы у альянса Софии и Петербурга (ибо Берлин, без которого Вена всерьез биться уже побаивалась, был занят играми с Лондоном за раздел Африки, а за Софией и Петербургом маячил Париж с неограниченными кредитами и вечной готовностью чем угодно нагадить «проклятым бошам»). Да и просто хаоса под боком тоже не хотели.

А между тем хаос был более чем вероятен, потому что на низком старте стояли все местные авторитеты. Правда, Александр Обренович уже лежал в могиле, но в вопросе о Македонии «новая Сербия» была ничем не лучше «старой». Белград заверял Турцию, что в случае войны между Турцией и Болгарией Сербия останется нейтральной, а если болгары начнут одолевать, сербская армия (вместе с черногорской) ударит им в тыл.

О Греции и вовсе говорить не приходится: если помните, еще в августе Афины выступили на стороне карателей, а в конце лета направили державам ноту, предложив предоставить Порте полную свободу действий против болгарских инсургентов. «В противном